Родова

Земляки! Когда открывал тему, думал, что ограничимся перечислением небольшого круга уличных прозвищ, какие были на слуху во времена оные. Но круг оказался значительно шире, стали проявляться прозвища, о которых я раньше не слышал. Например, «иринские»… Хочу рассказать еще об одной группе однофамильцев, имеющих общего предка и отличающихся всеми признаками «родовы». Может быть, кто-нибудь захочет поделиться своей информацией и уточнит, добавит, поправит то, о чем пишу…
Не все, наверное, знают, что в девятнадцатом веке жил в Бичуре, где-то на пересечении от Балагановки, Кабановки и Казачьей известный контрабандист и конокрад по имени Лёва. О его родителях не слышал. Нл характер его был неукротим и неуправляем: с пулей в ноге на верном Гнедке Лёва не один раз уходил и от пограничной стражи, и от аратов, пытающихся спасти свои табуны и покарать дерзкого удальца. Конечно, попадался. Но «путь исправления», как сейчас принято говорить, становиться не хотел. Правда, с годами женился и положил начало большому роду – были и сыновья, и дочери. Они и их потомки получили необычное для Бичуры прозвище – ЛЬВОВИЧИ. Если предположить, что в основу прозвища лежало не только созвучие с именем пращура, но и черты характера, то можно допустить, что детки не были шёлковыми. О детях не слышал, но жизненный путь его внука – Ивана - ярко иллюстрирует это.
Потеряв родителей и похоронив тридцатичетырехлетнего брата, Иван не принял коллективизации и в ее разгар, забрав семью, малолетних детей брата, двинулся на Восток в поисках мест, где коллективизация еще не начиналась. Нашел! Обустроился, Вырастил детей – своих и брата. Но в 47-м коллективизация докатилась и до тех краев, где он нашел временное спасение от нее. Вновь снялся с места. Вместе со всем семейством и имеющимся скарбом двинулся в родные пенаты. Не доехал: в Онохое в эти времена начиналось строительство известной базы и лесозавода. Оценив перспективы, сказал: это не колхоз, здесь можно работать! Осели. Вначале – в землянке, потом построили дом, другой, третий… Так образовалась в Онохое колония «Львовичей», бичурских …Перелыгиных, которые в Бичуре не бывали почти полвека. Другие «львовичи» расселились по Бичуре и району, есть они в Алтачее. Место блюстителя главы рода всеми ими признается за внуком умершего в 34-м году брата Ивана. Он живет в Иркутске. Его мать, кстати, тоже родом из Кабановки, из рода Любовниковых. Говорят, она любила подчеркивать, что из тех Любовниковых, которые вообще-то из Арефьевых...

Вот какое письмо обнаружил по адресу http://vgd.ru/search/index.php?q=%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B5%D0%BB%D1%8B%D0%B3%D0%B8%D0%BD%D1%8B
«Добрый вечер. Мне очень бы хотелось узнать о своей семье. Что знаю я: Мой пра-пра-дедушка Семён Олейнников предположительно был атаманом Донских казаков (возможно его отец был атаманом). Конкретного места не известно. Со всей станицей переселялись на Амур. Год , к сожалению, тоже не знаю. Но мой прадедушка Филимон Семёнович Олейнников родился уже на Амуре в 1910 году. Переселились они в 2 села: село Овсянка и село Сиян на реке Зея. Моего прадедушку Филимона Семеновича Олейнникова поженили с Марией Дорофеевной Перелыгиной. Предположительно Мария Дорофеевна была из рода Амурских казаков. Её мама - Акулина Иссаивна Перелыгина. Отец - Дорофей Перелыгин. Родом они с верховьев Байкала»...
Автор: ksik Написано: 16.04.2010
Комментарий к нему:
«sik Оксана, добрый вечер! Просмотрите вот этот сайт http://lists.memo.ru/index15.htm. Там есть, например, такие записи: Перелыгин Дорофей Титович Родился в 1874 г., Бурятия; русский; Работал сторожем на прииске "Ясный" в Зейском р-не.. Приговорен: тройка при УНКВД по Читинской обл. 14 марта 1938 г. Приговор: ВМН Источник: Книга памяти Амурской обл. Если надо - здесь подскажут, как вести поиски» (орфография и пунктуация оригинала). Может быть, бичурским однофамильцам каким-либо образом известно об этих именах и о судьбах, забросивших людей на Амур, на Зею?

Когда начинал эту тему, надеялся, что общие корни (уличные прозвища) помогут в рассмотрении истории каждой отдельной семьи. Не скажу, что попытка была неудачной – надеюсь, не только я, но и другие узнали много интересного о прошлом бичурских фамилий. Правда, получилась какая-то чересполосица, стройную версию построить не удалось. Не будем считать этот путь тупиковым, но в голову закралась иная мысль: построить версию от обратного, не от обобщающих и обезличенных прозвищ - к отдельной семье, а от отдельных семей или их представителей – к обобщающим прозвищам. Закравшуюся мысль попробовал реализовать в кратких зарисовках. Не все из них получились краткими, а материалы постоянно пополняются редкими находками, все обнародовать в одном пакете становится сложным, поэтому попробую разбить их на несколько. Зарисовки не связаны ни сюжетом, ни временем: в их центре - наша бабушка, Анна Липатовна Перелыгина, в девичестве - Афанасьева. Поэтому несколько строк о ней.
Евдокия (Роспотребнадзор-Бичура) о своей почему-то написала очень скупо: «Она жила по ул. Коммунистической, чуть выше старой почты. Бабка была строгая. Мы её даже чуть побаивались. Всегда ходила в темном сарафане, праздной я её ни когда не видела. Жила просто, с каким-то укладом, отличным от нашей жизни. Мне сейчас кажется, что по каким- то своим устоям. И она до смерти не изменила своим нравам». - Скупо, но кто сможет написать лучше?! Правда, после таких скупых слов трудно отличить одну бабушку от других бичурских, переживших годы Первой мировой, Гражданской, коллективизации и раскулачивания, Великой Отечественной… Эти слова будто бы и о нашей: она всегда говорила, что живет на Большой улице. Но не рядом с почтой, а недалеко от Среднего магазина, между Абрамовским и Минаевским проулками. Мы тоже побаивались ее. И жила она просто, по своим устоям и со своим укладом и до смерти не изменила им. Тогда они казались нам непонятными. Точный образ бабушек ее поколения, нарисованный строгими строками землячки, хочу дополнить отдельными штрихами, какие, на мой взгляд, смогут как-то понять и объяснить феноменальное сходство портретов всех бичурских женщин тех лет…
С малых лет запомнил ее высокой и статной. Властной и суровой. В семейном альбоме отчего дома должно сохраниться фото начала 50-х. Но!.. Пока мы росли, тянулись вверх, она склонялась к долу все ниже и ниже… В последние годы уже так склонилась к земле, что своим ростом казалась ниже любой девчонки-подростка лет 12-ти. Но только ростом - не нравом! Родители – люди самостоятельные, покладистыми их назвать было трудно, однако уверен, что без согласования с ней, без ее одобрения (благословения), не принимали ни одного серьезного решения. А несерьезных решений тогда быть не могло, все они были важными, будь то решение о строительстве дома, выборе главной агрокультуры для огорода, приобретении коровенки, иной живности либо какой-то «мелочевки» для дома, одежонки для нас, детворы. В черном сарафане и в черной кичке, цельная по натуре, она твердой рукой вела дом, хозяйство. Нас, непутёвых, старалась наставить на путь истинный. А мы, ещё полуслепые котята, одурманенные валерьянкой «единственно верного и вечно молодого учения», или, по едкому, но очень верному определению Солженицына, - «образованщина», только научившаяся читать, но едва ли умеющая оценивать суть прочитанного, - иногда посмеивались над ее наивными, как нам казалось, желаниями побывать в Святых местах Палестины, такими же «наивными» рассуждениями о людских судьбах и судьбах народа, не замечая, что в незамысловатых словах и мыслях познавшей жизнь русской женщины таились мновековой опыт народа и его мудрость. Его-то она и стремилась донести до нас… Черный сарафан, черная кичка – это ее повседневный наряд. А к Всенощным, какие она почти не пропускала, у нее был другой. На праздники из сундука извлекались третьи, из особых, нарядных… Конечно, среди них - самый любимый во все времена года, кашемировый, с лентами. Под стать таким сарафанам были нарядные кички. Иногда вместе с сарафаном и кичкой из сундука извлекались и тяжелые шлифованные семейские янтарины в несколько ниток (вероятно, из-за размеров и подлинности окаменевшей смолы их называли не монистами, не бусами, а только так, - янтаринами). И когда жили еще в старом доме, и когда «перекочевали» в другой, новый, в ее комнате всегда хватало света, даже бывало его с избытком. Такие комнаты обычно называют светлицами. Не понимаю, почему, но она упорно именовала свою комнату горницей. Кому-то может показаться, что лукавлю и приукрашиваю. Допускаю, что так. Но только невольно! Когда говорю о том, что в праздничные дни, особенно в те, когда у нее гостили ее братья или подруги, племянницы примерно их возраста точно в таких же нарядах, даже в самый яркий солнечный день горница, весь дом наполнялись еще чем-то особым. Не знаю, что это было, - то ли какие-то флюиды, то ли неуловимое марево-туман, то ли аромат или еще что-то подобное... Но они не замечали этого, а, уютно расположившись вокруг самовара, начинали «балакать» о «горячих» новостях нынешнего житья-бытья, а потом как-то незаметно переключались на те времена, когда жизнь была устроена совсем иначе, погружались в «старину» и уже через минуту судачили о том, как «лонись-то, бывало-ча, приходилось работАть без продыха и страдовАть без устали». Жаль, что память сохранила только скелет, канву их разговоров, а живое содержание тех жарких воспоминаний пролетело мимо ушей… Много, очень много драматичного и любопытного пряталось в их незатейливых бывальщинах, какими они обменивались, если обращались к прошлому. Такие бывальщины слышали многие, но вряд ли кто старался запомнить и сохранить их. А жаль…
Правда, жизнь не была щедрой к ней на такие светлые дни. В 38-м «забрали» деда. Как и многих в те времена - по 58-й… Десять лет «без права переписки»! Дочерей не было. Сыновей - четверо. Младшему не исполнилось и пяти. Всех надо чем-то напоить-накормить. И в колхозе работАть надо – без трудодней в деревне выжить было невозможно. Ума не приложу, как она могла успевать на несколько «фронтов»: справляться с колхозным минимумом, вести хозяйство, кормить и воспитывать детей?! Но справилась. А воспитала их строго – в этом уверен. Проверено на себе – приходилось иногда получать угощение «лестовкой»! Но мне в семье ни разу не пришлось услышать бранного слова. Не слышали их и другие. Не могу припомнить, чтобы отец, заядлый курильщик, когда-нибудь позволил себе или своим самым лучшим друзьям закурить в нашем доме. Не позволял он такого и в чужих домах, где было принято курить. Однако помню, как он, уже в годах и потёртый жизнью мужик, отчаянно сконфузился подобно нашкодившему школяру, когда бабушка случайно увидела его с папиросой! И было тому «школяру» «всего-то» под пятьдесят…
Как и в других семьях, с началом войны, сыновья, не успев повзрослеть, один за другим уходили на фронт. Ей, как и другим матерям, оставалось только молиться за них и ждать вестей. Нечасто, но они приходили. В солдатских треугольниках. Треугольники хранила на божнице как зеницу ока. Потом, по прошествии многих лет, просила перечитывать их. Таких треугольников было немного (довелось держать в руках заветную пачку и читать с ее разрешения отдельные из них). Редко какие написаны чернилами, большинство – химическим или простым карандашом на обрывке газеты, на клочке оберточной или другой нестандартной бумаги. Каллиграфические почерки, скупые строки: [i:5b03b9126f]воюем… нас отвели на переформирование… представили к награде… Как родня… где братья… давно не получал весточек..[/i:5b03b9126f]. Почти на всех – черные помарки цензуры. А в 43-м вместо солдатского треугольника принесли официальный конверт с типографским текстом: «Ваш сын Иван пал смертью храбрых…». Похоронка из-под Сталинграда. Не успела отголосить по нему, как принесли второй конверт. Уже из-под Варшавы. Теперь на «большака» Анатолия. «Старшие на фронтах молодыми пострадали и сИрот не успели оставить. Только про меня, однако, забыли», - отвечала она на расспросы тех, кто когда-то знал сыновей или интересовался их судьбами. «Малышка», наш отец, вернулся невредимым в 46-м. Женился. Пошли внучата. Деда реабилитировали. Но не воскресили. Четвертый, самый младший из сыновей бывшего «врага народа», без проблем поступил в Иркутский университет. Казалось бы, теперь можно порадоваться и позабавиться с внуками! Но незаметно подобралась очередная напасть и свалилась оттуда, откуда не ждали: перед самым окончанием университета младшего скосил коварный недуг…
Когда-то Михаил Лермонтов, сравнивая свое поколение с героями Бородина, сказал: «Да, были люди в наше время, могучее, лихое племя, плохая им досталась доля… Богатыри – не вы»... Как в воду глядел! Он словно предвидел горькую долю всех поколений русских женщин, чья жизнь вписалась в начало 20-го века. Не каждый Илья Муромец смог бы вынести такую. А они смогли… Не знаю, роптали они или нет. И бабушка смогла. Почти безропотно, не замечая невзгод, какие сыпались почти из-за каждого угла, неожиданно, как снег на голову…
Давно пытаюсь понять, какая сила помогала им столь стоически перенести всё выпавшее на их плечи? – Только ли извечная покорность русской женщины перед слепой судьбой?! Было бы глупо оспаривать признаки слепого смирения или неизбежного фатализма в их образе жизни. Но вновь сошлюсь на поэта, сказавшего: Не будь на то господня воля… Правда, не это кажется главным, не только покорность и смирение помогали им. Главное, кажется, в том, что они не теряли Веры! Верили в Бога, верили в добро, верили, что всё обязательно когда-нибудь зачтется. Верили и сами оставались верными! Кроме Веры, переживать лихо помогала помощь тех, кто раньше назывался «миром». – Ведь на миру и смерть красна! Это поддержка и сострадание близкой и дальней родни, соседей, знакомых и незнакомых, простых и добрых людей. И сами страдающие по мере сил старались отвечать и платить миру такой же монетой – на добро отвечали добром, привечали слабых и убогих, сирот; полуголодные, не отворачивались от побирушек и беспризорных и делились с ними корочкой хлеба, зажигали свечи по невинно убиенным и поминали их…
Кто видел картину Василия Сурикова «Боярыня Морозова», тот легко может представить портрет и внутренний мир нашей бабушки. Она была такой же непреклонной поборницей старой веры. Ей удалось сохранить взгляды на жизнь, свой внутренний мир и целостность характера. Сохранила она и набожность своей натуры, нетерпимость к представителям иных конфессий, каких она считала «еретиками». Но ей не удалось избежать сомнений, явной противоречивости в поступках. Их было мало, но они были. Упомяну о некоторых. Например, она знала и точно цитировала Святое Писание, в голодные послевоенные годы сделала все, чтобы младший поступил в университет. Но не одобряла наших ночных бдений над книгой и всячески старалась пресекать их. Главный довод: «не к чему глаза портить и «лучину» (электричество) жечь»! А монолог одного из героев в шукшинских «Беседах при полной луне» записан как будто бы из ее уст: «И зачем же столько лет учиться? – Выучился бы за полгода в Куналее на тракториста или шофера: все-таки дома, и зарабатывают они хорошо, машина под боком, всегда подзаработать можно»! Как истинная ревнительница старой веры, она не признавала чая. Мы всегда пользовались случаем «потрафить» ей и старались захватить из тайги листья бадана или брусничника, чтобы пополнить её запасы для «чаепития». Но гостям у самовара она всегда предлагала выбор: либо бадан, либо чай. Если чай, то обязательно байховый. В постные дни – с «лампасейками», в скоромные – беленый. Панически боялась электричества, но еще в 57-м, когда генератор МТС мог обеспечивать Бичуру «светом» только с шести часов вечера до полуночи, легко согласилась с предложением родителей купить стиральную машинку. Машинка была первой в околотке, половина села собиралась поглазеть на «диковину», подивиться, чего и как может стирать это чудо под названием «Белка»? Телефон старалась не замечать. Правда, разговаривать по нему не чуралась. Радио не жаловала. Любила фотографироваться. Но самое доступное из искусств – кино! – не пользовалось ее благосклонностью (большинство новинок того времени она относила к соблазнами лукавого). Однако Михаил Ромм в 63-м представил фильм «Обыкновенный фашизм». К 20-летию Победы на экранах появились другие, дополняющие его. Андрей Дементьев написал позднее: "раз в село прислали по весне фильм документальный о войне»... Кто слышал историю создания «Баллады о матери» хотя бы краешком уха, уже не сможет забыть, как на кадрах военной хроники поседевшая мать увидела сына, погибшего двадцать лет назад. Увидела живым! Весть о невероятном чуде моментально разнеслась по великой стране. Тогда, в 65-м, мало кто знал слово «аншлаг», но в городских кинотеатрах и в сельских клубах яблоку негде было упасть: «все пришли в кино - и стар, и мал, кто познал войну и кто не знал». – Посмотреть этот фильм потянулись старушки, матери и вдовы, бывшие подруги и невесты, отцы и дети, братья и сестры с единственной слабой, но незатухающей НАДЕЖДОЙ, что судьба улыбнется им, и они смогут еще раз увидеть родное лицо. Перед бабушкой стоял непростой выбор: с одной стороны – НАДЕЖДА, а с другой – козни лукавого. Материнское чувство не оставило места другим, и она, отбросив все сомнения и страхи, вместе с такими же, как она, старушками поковыляла в клуб будто-бы на Всенощную… Не многим тогда улыбнулась судьба, и не у всех оправдалась НАДЕЖДА. Не оправдалась она и у бабушки: ей не пришлось увидеть сыновей на экране. Но фильм так сильно потряс её, что она стала почти снисходительной к соблазнам кино, к нашим отлучкам на вечерние сеансы…Не знаю, как бы она оценивала телевидение, Интернет, если бы ей удалось посмотреть прямую трансляцию пасхальных богослужений из Иерусалима (мечта увидеть святые места Палестины никогда не оставляла ее, можно только гадать, как она родилась у простой сибирской крестьянки)? – Думаю, что благосклонно, но что-то не позволяет быть уверенным в таком предположении.
Родилась в 1891 году в состоятельной семье. Единственная сестра среди десяти братьев. Младше ее только один. Без сомнений, в детстве ее баловали. Если не родители, то братья. Могла бы вырасти совсем капризной. Наверное, до поры-до времени и была такой. Ровно настолько, насколько допускали семейские. Поэтому она не была белоручкой. Не гнушалась любой работы: приходилось и пахать, и жать, и вязать снопы, и косить, и хлеба молотить, и с лошадьми управляться, и лес валить… Нет нужды упоминать об огороде или домашней живности, все у нее получалось. За исключением того, чтобы курицу зарубить! Вечно занятая. Если спрашивали, когда встала утром, она всегда с досадой неопределенно отвечала: «да уже серенько было» или « да петухи уже пропели». Вот и гадай, во сколько светает июньским утром или какие петухи успели в это время пропеть. Нас в семье было восемь, а завтракали мы всегда в семь. К этому времени ведерный самовар уже заканчивал свою пронзительную песню и переходил на глухое ворчание, а на столе уже дымились две-три латки жареных чебаков либо еще чего-нибудь плотненького, горячие лепешки или блины, оладьи – простая и здоровая пища. В постные дни – постная. Бабушка была завидной стряпухой, мастерицей печь хлеб. К ней часто обращались за помощью. Она не избегала таких трудов, только в последние дни, когда уже опасалась, что по здоровью или из-за «казенной» муки выпечка может получиться «неладной», порой отказывала, если просили испечь на крестины, свадьбу или на поминки. «Грех это Великий, - говорила она, - посулить людям помощь, но не оправдать их надежды». А из жизни ушла в делах, в работе. Весной проинспектировала, чтобы все рассадили-посеяли, как задумала она. Дождалась первых всходов. Хотела заняться прополкой появляющихся сорняков, но слегла. Недели не проболела. Ей было 87…

Перелыгины
Свою родню я люблю.
В семье Перелыгина Леона (Леонтия) Филимоновича было 10 детей. Прадед Филимон был уставщиком.
Авдотья, Пелагея ,Михаил, Татьяна, Саломанида, Павел, Федора, Андрей, Роман, Лукерья.
Первые 4 детей были от жены Арины, т.Саломанида была рождена от тети Марии, а последние пятеро были рождены от одной матери – Ткачевой Агафьи Евлампьевны. К сожалению фамилий первых жен деда я не знаю, дети оставались маленькими без родных матерей. И всех 10 детей растила и воспитывала одна мать, моя бабушка Агафья. В воспитании помогали дед Евлаха и дед Филимон, оба были грамотные, учили писать и читать старших детей, а младшие потом уже ходили в школу.
Из рассказов матери, знаю, что у них был пятистенный дом, дворовые постройки. Жили они ниже низовского клуба.
Во время голода выжили тем, что был огород и всегда держали кормилицу - коровушку. Ходили собирали колоски, спасала бульба, готовили супы из лебеды и крапивы. В доме были божественные книги, иконы, все во время голода и войны, бабушка обменяла у богатых на кусок хлеба, муку или картошку. Продала завозню и горницу.
Был такой сосед - Александр Иванович, «часто» выручал. Весь скраб потихоньку скапливался в его кладовках.
Но все же добрым словом вспоминают соседа дядьку Семена Павлова, он работал на складе и из жалости к детям бабушке Агафье добавлял за трудодень лишнюю горстку муки, или давал чуть побольше кусок краюхи хлеба. А помощь Семена была от чистого сердца, хотя понимал, что мог пострадать. Все прекрасно видели, но не осуждали и не сдавали «куда надо». Работала бабушка на китайском огороде, мама мне часто рассказывала про Колю китайца, который работал с женщинами, учил их выращивать овощи. Теперь у меня там дом- мы называем – «фазенда»- не бросаем пашню, выращиваем картошку, жалко землю заращивать бурьяном. Хотя нужды в ней нет- сдать не куда, кормим поросят. А самим много ли надо.
Бабушка Агафья умерла в 1959 году. Ни разу из рассказов своих родственников я не слышала плохого слова о бабушке. Простая женщина, воспитавшая 10 детей, безропотно несла свой крест, отдавая последний кусочек своим детям.
Дети были с детства добытчиками, маленькими работниками.
Кто не пробовал есть весной «сасульки», тот даже представить не может, что это такое. По весне молодые ветви ивы такие сочные и вкусные, что их можно есть, сосать сок. И детвора гурьбой бегала на Бичурку за лакомством. Еще и кисель подоспевал, кисленький, зелененький, чем не еда. Что это, спросите, так это по взаправдашнему - щавель! Мынгыр- лук полевой, рвали, домой приносили, вот вам и весенний салат. Саранку за рекой быстро изводили, какая же она вкусная, чуть сластит, да и ладно, голодной шпане - в радость. А на черемухе собирали серку, хорошо жевалась, да и на вкус приятная. Весной и летом все помаленьку оживали. Огородина, поле спасали от голода. Можно петь оду черемухе, морошке ,боярке, шипишке, крапиве и лебеде.… и низкий поклон картошке. Особая честь хлебушку.
Работали на тех, кто жил побагаче, у кого семья была поменьше- за горсть муки, краюху хлеба.
Мама говорила, что картошка родилась мелкая, её не хватало, да ещё была засуха. Элитных сортов не было как, например, сейчас мы выращиваем «Адретту».
Дед Леон, чтобы прокормить семью часто рыбачил. Ребятня ловили рыбу на Бичурке. Приготовленная на углях в костре или на раскаленном камне «амулявка» была деликатесом для шпаны.
Дядя Роня рассказывал, а он с 40 года, что по морозцу, на улицу хотелось выбежать, так он грел ноги в теплых коровьих лепешках (шавяхах). Вот где райская жизнь была. Но все это, рассказывается с каким- то теплом, добротой, без зла и обиды на трудное детство. Ничего хорошего не видели, а говорят теперь, что жили хорошо. Только сейчас понимаю, что жили хорошо не в материальном плане, а в моральном. С любовью , уважением, почтением, заботой друг о друге. Хотя одно другому не мешает.
Знаю, что еще до войны дед Леон возил на коне солярку, поля были в основном на Хуруте. Могилка к сожалению не сохранилась, старые кладбища, расположенные за 3 бригадой горели и все кресты сгорели. Низкий земной поклон тебе дед!
Мои Перелыгины. Тетя Поля ( Перелыгина - Иванова Пелагея Леоновна) работала трактористкой. После войны вышла замуж за Иванова Ивана Анисимовича, было 5 детей. Судьба распорядилась так, что она похоронила сыновей Ивана, Николая, Федора, дочку Зинаиду, мужа Ивана. Сейчас живет далеко от нас, в Баргузине у младшего сына Николая (Мальки). Сама, умея только писать и читать, не пришлось учиться в академиях, она дала всем детям высшее образование. Жизненный опыт у моей тетушки огромный, научила она нас всех вязать, шить коврики, выращивать огородину. Все делалось во время, по природным часам. Какие выращивала помидоры, это было что-то. В огороде, в доме всегда порядок. Знала на память очень много молитв, читала канон, Паисию. Для меня эти её способности - что- то заоблачное, божия благодать! Природный дар, житейские хитрости – это все у неё.
Дядя Михаил был танкистом, воевал, служил 5 лет, в Бичуру он не вернулся. Жил в Чебаркуле, там теперь его семья, продолжатели рода Перелыгиных. Два сына и дочка, внуки.
Его одноклассница Акатова Полина рассказывала, что он рос особым мальчиком, культурным, очень аккуратным. Учил их Алексей Изотыч. Подчерк у дяди Миши был колиграфический. С каким то, теплом она вспоминала нашего Мишу, спрашивала всегда, пишет ли он, как живет. А у меня закрадывалась мысль, что тетка Полина любила Мишу, уж очень выдавали её глаза и голос. Как- то она сильно изменялась, на лице сияла смиренная улыбка, голос теплый, ласковый. Знать живет она на свете - любовь! Да и не зря же она одного из сыновей назвала Мишей.
Есть у нас его фотография, где он помогает маме на уборке свеклы, сидят все дружно возле огромной кучи свеклы, обрезают листву. Молодые, красивые, счастливые.
Так сложилось, что он приезжал последний раз к нам в Бичуру, где – то в 70 году. Но не довелось ему у нас погостить, попал в аварию на Загане, переломал шейные позвонки, вместо веселых встреч с родными - больничная койка. Вот так ошибка водителя автобуса лишила его возможности радоваться встрече с родными. Потом его после больницы сопровождал в Чебаркуль мой отец. Больше он к нам не приезжал.
Еще один брат - Перелыгин Андрей Леонович. Отслужил в армии, дядя Миша к тому времени уже обосновался в Чебаркуле, к нему и уехал наш дядя Андрей. Закончил ФЗУ, женился. У него две дочери - Иринка и Лена.
Городская жизнь их конечно сильно изменила. Когда дяди приезжали к нам в гости, они были совсем другими, разговор уже не наш, нет в лексике семейских слов. Теперь осталась только память о них.
Тетка Татьяна вышла замуж на Сахарный Завод, дядька Петров Семен (у нас его все звали Семиён) участвовал в ВОВ. Уже после войны Татьяна, вместе с Семеном помогали, чем могли бабушке растить младших детей. Работали они в колхозе- «Безбожник», на Сахарном Заводе. Мама несколько сезонов работала на Сахарном Заводе. Несовершеннолетних подростков не брали, но Семен, как- то уговорил начальство и её взяли на работу. Кусок хлеба был, сахар разводили холодной водой и смаковали. До сих пор осталась у неё привычка, насыпает в кружку сахар, не размешивает его, что бы остался на дне кружки «впрозапас», потом доливает чай и так несколько раз может процедура продолжаться. Хотя давно уже нет голода и слава богу живет в достатке.
У тетки Саломаниды муж Дмитрий (Петров) также был участником войны, пропал без вести. Дочку Лену она растила одна, потом уже сошлась с Авдеевым Елупом Фомичем, родили еще двух дочек и воспитывали сына от первого брака Елупа - Ивана. Иван всю жизнь отдал службе, был прапорщиком, жил в Онохое. Туда же переехала после окончания учебы Маринка, живет сейчас с детьми – Толиком и Оксаной.
А дядя Ваня женился второй раз и уехал в Кабанск. Тетю Лелю и Нюру мы похоронили.
Тети Лёлины корни теперь в Якутии - дочь Света и уже внуки - Саша и Оксана, правнук. У тети Нюры- Валюшка живет в Улан- Удэ.
Звала их тётями, хотя они мои двоюродные сестры, они были старше меня на много, так и привыкла.
Тетка Маня мне всегда говорила: «Смотри, как делают, да смекай». А мам про неё говорила- «На камушке добудет!»
У тетки Авдотьи – муж также был участником войны., где – то дома есть фотография. С двумя дочерьми хлебнула горя.
Дядя Паша в армии не служил, два раза собирали вечер, но не судьба, два раза его возвращали домой. Толи придурничал, толи хитроил. Да и ладно, пригодился дома. Всю жизнь проработал трактористом в колхозе имени 21 парт съезда. Павел Леоныч, был добрейшей души человек. Умел разговаривать как с малым, так и со старым. Шутник, балагур, любил горилку. Если нужно доброе слово сказать о покойном - это к дяде Паше, на кладбище его ораторские способности открывались с какой – то особой стороны. А в такие моменты не все могут говорить, так что за душу берет, а он умел это делать. По части приврать, подшутить над кем- то- это тоже к нему. И не обижались на него- знали, что это его рук дело. И все сходило с рук- вроде бы соврал, но как-то прилично, обманул- но в то, что ему поверил- сам виноват.
Еще про него и про его друга Антропа рассказывают одну байку - жили в соседях семья стариков бабка Арина??? и дед Кузьма. Кузьма заумирал - пришли звать обмыть старика. Павел и Антроп приготовили покойного, воды почему то в доме не было- принесли холодной с колодца, облили с ковша – а он и ожил.
Младшим Роне, маме и Луше было легче, старшие заботились о них, начинали свою самостоятельную жизнь уже в советское время.. Работали в колхозе, зарабатывали трудодни. У моего отца сохранилась желтенькая книжица - где есть записи с трудоднями.
Вот такая семья. Всё было – радость и потери. Родни много. Род большой и крепкий, упертый.
А прозвище – мартиши. А это - хитрые, скупые, жадные до работы, прижимистые, просмешники… можете продолжить сами.
Как-то раньше не очень задумывалась о происхождении фамилии Перелыгиных. Хотя родословной всегда интересовалась. Вот что нашла.
Перелыгины - образовалась от прозвища «Перелыга». Всё что связано с приставкой пере, при – подходит к Перылыгиным - переглать, переделать, приврать, переспорить, приукрасить, перехитрить, пересказать . Интересную информацию нашла в архивных данных. Скорей всего мы родом из Вятки, подмосковья…


Происхождение фамилии Перелыгин
Фамилия Перелыгин принадлежит к числу древнейших семейных именований и представляет собой уникальный памятник славянского имясловия.
Родовое имя Перелыгиных относится к интереснейшей группе фамилий, произошедших от «мирских» имен. Наличие второго имени было своеобразной данью древней славянской традиции двуименности, требовавшей сокрытия основного, главного имени с целью уберечься от «злых сил», враждебных человеку. Нецерковные прозвания нередко полностью подменяли собой имена крестильные не только в повседневном общении, но и в официальных документах.
Исследуемая фамилия была образована в качестве отчества от личного именования предка Перелыга с помощью фамильного суффикса «ин», характерного для русской ономастики. Данное прозвание пользовалось довольно большой популярностью у представителей различных сословных групп, даже князь Роман Петрович Пожарский, живший в XVII веке, именовался Перелыгой.
Прозвище родоначальника фамилии Перелыгиных восходит к старинному слову «перелыгать», употреблявшемуся в лексике славянских говоров в значении «передавать чужие слова», «перевирать», «превосходить вымыслом». Таким образом, Перелыгой могли величать охочего рассказчика, непревзойденного знатока народных легенд и преданий, слушая которого односельчане абсолютно забывали о времени и хозяйственных делах. Указанным прозвищем могли «наградить» и особо разговорчивого мужчину, всегда делившегося со знакомыми последними новостями, либо известного выдумщика, умевшего преподнести слушателям свои фантазии как рассказ о реально произошедших событиях.
Впрочем, зачастую именованием Перелыга в значении «плут, обманщик» нарекали долгожданного продолжателя рода. Такое прозвание ни в коей мере не говорило о пренебрежительном отношении родителей к отпрыску, а, напротив, играло роль оберега – предполагалось, что «напасть», заключенная в имени, с его обладателем никогда не случится и наследник, именованный Перелыгой, вырастет честным, справедливым и добродетельным человеком, поскольку все «негативные» черты имя заберет на себя.
С течением времени прозвание Перелыгиных было официально зарегистрировано в качестве фамильного именования. Принятие семьей личного прозвища предка как своего наследственного имени означает, что родоначальник фамилии Перелыгиных являлся большим авторитетом для домочадцев, а также известным и уважаемым человеком в родном поселении.
Фамильное именование Перелыгиных встречается в архивных документах уже с первой половины XVII века, так, например, в Актах, изданных Федотовым-Чеховским, фигурирует крестьянин Юрьевского уезда Якушко Тихонов сын Перелыгин (1627 год). Известны и русские дворянские роды Перелыгиных, сведения о представителях которых содержатся в Родословных книгах дворянских родов Владимирской губернии и Области Войска Донского (Ростовская область). Нашла достаточно е количество купцов Перелыгиных различных гильдий. Пришли в Сибирь явно - упрямые, утертые, не сгибаемые, бесшабашные, хитрые, сильные, твердые духом, с легким на подъем характером, рискованные… можете продолжить.
Сначала ляпнул, а топом подумал- это и мне сейчас мешает, ну вот такой характер, не будем подстраиваться, лебезить.
Поскольку процесс формирования фамилий был достаточно длительным, в настоящий момент о точном месте и времени возникновения фамилии Перелыгин говорить сложно. Однако с уверенностью можно утверждать, что она имеет богатейшую историю и отражает в себе древние славянские верования и традиции именования людей. Вот так- то, ищу и надеюсь найти. Интересно и здорово. Берегите свои корни!!!!!!

Петрова Е.В.

Евдокия! Спасибо за столь подробный отклик и напоминание о мангире, диком луке, «амулявках». саранках и «сасульках». К ним нужно обязательно добавить «бичурицы» и не проходящие с весны до поздней осени «цыпки» на руках и ногах…
Не знал, что ваша тетушка Пелагея Леоновна - из Перелыгиных. Но хорошо знаю, что она вместе с подругами (ее соседка Павлова Наталья, жена Сидора Ульяновича Перелыгина Устинья и жена Абрама Мартиновича Перелыгина Лукерья) во время войны добровольно сели за руль тракторов фирмы «Фордзон». Жаль, что не успел написать об этом к открытию памятника труженицам войны, а потом писать было уже поздно. А с ее старшими мы были сверстниками, приятельствовали… С Роней не позволила приятельствовать разница в возрасте – он перебрался поближе к нашим краям уже «женатиком» - но у нас были дружеские отношения. Кажется, припоминаю и его брата, Павла... Но других не знаю. Наверняка где-то фамильная связь должна проявиться. Только надо поглубже покопаться в корнях. Мой дед – Перелыгин Никифор Семенович, его отец – Семен Парфенович. Отчества прапрадеда Парфена, к сожалению, пока не смог установить. Все в Бичуре были довольно известны. Может быть, на этом уровне остались какие-то следы их пересечения с вашим прадедом Филимоном?
А пока похвастаюсь мастерством своей бабушки-стряпухи, качеством испеченного ею хлеба. Случилось это в начале тридцатых, еще до ареста деда, Никифора Семеновича…
Страда. Колхозники приступили к жатве на дальних заимках и балаганах в один день. Через неделю запасы запасенных из дому харчей подходили к концу. Бабушка получила срочный заказ-наряд обеспечить их хлебом. Истопив за ночь два раза русскую печь, напекла хлеба для занятых на страде. Почти воз испеченного хлеба надо срочно развезти по таборам. Свободных рабочих лошадей нет, нашли молодую, почти необъезженную. Хлеб погрузили на дроги, укрыли его чистой ряднушкой, и пацаны, «молодь», уже приготовились погарцевать на молодой лошади, лихо исполнить важное поручение и отправиться в дальний «рейс» по заимкам и таборам - на Куналейские, на Матвеевские, на Хурут и даже за Хилок, к Муцугунам. Но… Лето. Позднее утро. Жара! Лошадь капризная и мало объезжена. То ли застоялась, то ли ее в конец одолели слепни, и она «закусила удила», стала уросить и брыкаться в непривычной для нее упряжи. Дроги накренились, и одна мякушка из короба упала на землю, угодив прямо под колесо (для тех, кто забыл или не знает: Мякушка – это большой каравай хлеба из русской печи весом в 1,5 – 2,5 кг). Всех охватила оторопь и досада: бичурским до сих пор помнят священное отношение старых семейских к хлебу. Конечно, виновных ожидала неизбежная кара за недогляд, за то, что не проверили, как уложен хлеб, за то, что не нашли нужной лошади для его перевозки. Но в этот момент осторожным и негромким шёпотом прошелестели слова подростка-возницы 12-13 лет, по тем временам уже настоящего работника, Ивана: «Мама! Смотри-ка: хлеб-то – живой!» "Эти слова оторвали их от досадных ожиданий людской хулы или кары Божьей и заставили удивиться. Точно! Колесо переехало мякушку прямо по середине, но только помяло ее. Нагруженные дроги не смогли ни разрезать, ни раздавить, ни повредить каравай как-нибудь по-иному! А после осторожного шепота растерявшегося паренька смятый каравай к суеверному изумлению присутствующих прямо на их глазах стал быстро распрямляться и восстанавливать прежнюю форму…
Стыдно признаться, но в силу «позднего зажигания» вначале мое внимание привлекало только внешнее содержание восклицание дяди, но не сама суть того, к чему он хотел привлечь внимание, не глубина его неординарного и образного мышления. Избалованный бабушкиной выпечкой, я недоумевал и не мог понять: чему тут удивляться – хлеб, он всегда должен быть живым и пышным… Только много позже узнал, что хлеб может быть горьким, черствым, непропеченным. А тогда пытался представить, какие метафоры и образы мог бы создать дядя, если бы ему было суждено остаться в живых…

Из десяти братьев бабушки живыми я видел только двоих - деда Гурьяна и деда Мартина. Других перемололи войны, репрессии, время… Уцелевшим тоже досталось лиха – именно на их молодые и зрелые годы пришлась революция, и послереволюционные времена прокатились по судьбе каждого крутым колесом и вписали них отчаяние раскулачивания и безнадёгу колымских сроков. Дед Гурьян был значительно старше всех. Немногословным Я помню суровый взгляд этого высокого, костистого и широкоплечего старика с лопатообразной бородой, с большой лысиной на темени. Искусные вензеля на его тяжелой трости, какую он изготовил сам и с которой ни когда не расставался. Дед Гурьян нередко бывал у нас, хотя давно жил в городе: по обязанности старшего он считал необходимым хотя бы раз в год показаться в Бичуре, попроведывать младших - бабушку, дочерей, внучек. Во время его визитов и начинались те непрерывные многочасовые беседы-воспоминания, о каких я писал раньше. Ему было далеко за восемьдесят. Бабушка и дед Мартина к тому времени уже давненько перешагнули семидесятилетний рубеж, однако их «молодость» по отношению к старшему была очевидной даже для малолетнего. Дед Гурьян старался не показывать этого превосходства над ними и никогда не учил их жить, всегда держался на равных. Правда, иногда в беседах за чаепитием можно было заметить отдельные менторские нотки его житейского опыта: сейчас вам этого не понять - молоды еще, чтобы понимать такое! - поймете чуть позже, когда повзрослеете, когда станете постарше! Такие нотки не могли остаться незамеченными, вызывали невольное уважение, и я с какой-то опаской, настороженностью внимал им. Дед Мартин, как любой отхончик, поскребыш, напротив, до глубокой старости сохранял черты озорного мальчишки. Он не отличался богатырским сложением. Среднего роста, седобородый живчик с фамильной проплешиной на темени и с лукавой улыбкой, которая, кажется, никогда не сходила с его губ, он появлялся в нашем доме значительно чаще. Всегда неожиданно. Но всегда был самым дорогим гостем. И когда жил в Онохое, и когда решил скоротать старость в родных местах и поселился в Мотне. А до Онохоя ему пришлось «пожить» на Колыме, «осваивая» ее богатства, ее сопки, тайгу, тундру. Из близких он последний, кто видел живым деда Никифора после его ареста. Им выпал случай встретиться на прииске «Партизан» в сорок первом. Какое-то время они пообщались через колючую проволоку, пока этап не погнали дальше, на Сусуман… Дед Мартин отличался лучистыми бирюзовыми глазами, за прожитые годы и годы испытаний почти не утратившими своей первозданной синевы. Его лукавая улыбка источала неподдельную доброту, и неудивительно, что речь была пересыпана ласкательно-уменьшительными определениями. Но она не была слащавой или пресыщенной этим. Если сравнивать его образ с известными литературными персонажами, он, пожалуй, более всего совпадет с образом Платона Каратаева из «Войны и мира» Льва Толстого. Если о нем долго рассказывать, все равно всего не расскажешь - человеком он был интересным, с изюминкой. О таких говорят: себе на уме...
Родители всегда баловали и балуют детей. Баловали и их. Не уверен, что семейские определяли совершеннолетие своих чад путем летоисчисления. Знаю, что возраст определялся по-иному: уже носит дрова, воду… уже пасет телят… уже косит…уже пашет… уже жениться ( замуж) пора. Вот к какому-то из таких совершеннолетий конце девятнадцатого века прадед сделал деду Гурьяну роскошный подарок - подарил ему жеребенка! По нынешним временам такой подарок можно сравнить с подарком крутого джипа. Радости одаренного не было предела: два года дед Гурьян, а тогда еще просто Гурька, холил и лелеял своего питомца. А через два года воинская повинность сорвала Гурьяна с просторов долины Хилка и унесла его в пугающую неизвестность. Подросшего жеребенка пришлось отдать в табуны…
А теперь прямая речь о развитии событий. Такая, какой запомнил и какой могу передать:
- Аннушка! А ты помнишь, как тятенька подарил Гурьяну жеребенка, когда он начал женихаться? Бравенький был жеребенок, почти вороной. Его, кажись, так и назвали - Воронком. Гурьян так за ним ухаживал как за малым дитем: сам не попьеть - не поись, а Воронка обиходить-накормить. Два года обихаживал его. А потом ить Гурьяна забрили. В армию. Пришлось Воронка в табуны отдавать. Он лончаком там два года гулял, тятенька не дозволял к нему подходить, все надежа была, что Гурьян его объездить. Но два года прошли, а о Гурьяне ни весточки – война шла на Востоке. Сперва с китайцами, а потом с японцами. Тятенька потом и говорит мне: Хватит, Мартинка, лончаку в табуне баловать, бери его, начинай объезжать! Ох, и половил я его, погонялся за ним по степу-то. Но поймал! Стал приучать к седлу, в дроги уже запрягал, месяц, наверное, прошел. Привык. А через месяц от военных разнарядка на волость: мобилизовать тридцать коней четырехлетнего возраста и пригнать табун в Читу. И надо же такому случиться – я с заимки вертался, попался на глаза начальству с Воронком. А конь-то ить бравый был. Кто же такого отпустить. Ну и насели они на тятеньку. А тятенька упрямый был: мобилизуете – так мобилизуйте! Вот его Мартинка прямо в Читу на сборный пункт с табуном пригонить! В неделю собрали табун, тятенька меня и отправил гнать Воронка, мне лет тринадцать, кажись, было. Пригнали в Атамановку – а там коней и солдат не считано: солдаты и кони, кони и солдаты. Только мы отаборились, а по табору уже кричать: где тут бичурские? Бичурские где? – Да тута мы, куды денесся… Солдаты бегуть. Наши, бичурские. А первым – Гурьян, ему сказал уже кто-то. То ли про меня, то ли про Воронка. Вот мы с ним всю ночь и проговорили. Я – как дома, как табун гнали, как Воронка объезжал. Он – как служил, как воевал. Как месяц назад коня под ним убило. Вот его и направил получать нового. Утром я Воронка-то ему и передал, начальство согласилось. Это ить надо такому случиться, Аннушка?! – Никто не думал, не гадал, что он коня для себя выходил, я его успею объездить и на глаза начальству попадусь не ко времени, но к месту, а тятенька не отдаст просто коня в табун, а направит его под моим присмотром…
Согласитесь, почти готовый сюжет для большого рассказа. Главное – не придуманный, а подаренный жизнью. Это было в 1905 году. А через десять лет и деду Мартину придется хлебать солдатскую кашу. Только уже на Западе, в Мазурских болотах.

Вот ведь как в жизни бывает. Такое не придумаешь... Читая странички Родовы, вдруг пришла мысль собрать эти воспоминания в одну книжечку. Пусть пополняется, растет тема, а потом облечь эти бесценные строчки в обложку.
Перелыгина Павла Леоновича знал довольно хорошо, помогал он нашей семье немало, добрейший был человек. И Роню знаю. В 1975 году работали на комбайнах в уборочную... С тех пор как хорошие приятели.

Правильная мысль, Дмитрий! Обеими руками "ЗА"! Только захочет ли кто-нибудь воплотить ее в жизнь, найдутся ли желающие? - Как ни стараюсь расшевелить земляков и однофамильцев (я и эдак, я и так. как остроумно заметил кто-то на Еланском мотиве!), - большого энтузиазма по изучению своих корней и историям отдельных фамилий пока не замечаю. Не вижу и весомых итогов...

На мой взгляд, материала еще маловато (вывод из представленного здесь объема) для полноценного издания. Воплотить в жизнь эту идею можно и "всем миром" или силами желающих иметь ее воплощение у себя в библиотеке (и в объеме желающих). Книга должна появиться, хотя бы лишь потому, что в ней наше прошлое, а его свидетелей все меньше и меньше.
Изучение корней - трудоемкий, занимающий немало времени процесс, который еще и требует четко понимать что ты хочешь найти, поэтому все откладываю до Ваших (А.Д., П.В.) лет.

Артём! Не надо откладывать! Кажется уже писал фразу, (приводил) на сайте, её мне сказал мой респондент по Тюрюхановым: "В свое время не записал, а теперь и спросить не у кого..." Надо записывать! Фиксировать, хотя бы бессистемно. Потом можно облечь в логическую форму. А пока так, протокольно, с указанием времени записи, фамилий, имен, дат. Потом всё будет иметь значение.