За тридцать с лишним лет двор оброс тремя палисадниками, тепляком, баней да крытой завозней с множеством клетушек, называемых на семейский лад «клеушками». Крашеный дом на полтора венца врос в землю, тесаная крыша, уже давно покрытая поверх шифером, по-прежнему надежно укрывала от дождя хранящиеся на вышке сундуки, со считавшимися когда-то дефицитными отрезами ткани и прочим добром. Широкое, в три метра, крыльцо внутри сеней хранило на себе уже сантиметровый слой краски, казёнка пропиталась мучной пылью да запахом аниса, а оббитая дерматином дверь, ворчливо поскрипывая кованными, смазанными свиным жиром навесами, впускала хозяев и гостей в дом, передняя половина которого служила одновременно хозяйке прихожей, кухней и спальней.  

   Лето в тот год выдалось сухим и жарким, выжженная солнцем трава обнажила каменистое лицо крутых склонов падей, повсюду изрезанных шрамами коровьих троп. Устинья вглядывалась в этот узор, задумчиво облокотившись на вытертую временем и рукавом сарафана металлическую спинку кровати, покрытую выцветшим покрывалом в катышках, словно хотела увидеть в этой дали что-то до боли знакомое, памятное и близкое сердцу женщине.  

    Скрипнули половицы сеней, и в избу, не по возрасту проворно, ворвалась соседка и, не дав хозяйке опомниться, деловито уселась на табурет.

- Здорова, Устинья! А че у тя ставни-то закрыты, я уж грешным делом подумала, не захворала ли ты?

- Вовка спит ишо, набегался вчерась – умаялся. Вот ставни улишные и не открыла, пусть поспит.

- А я ж огородами прошла, давеча бегу по улице, гляжу, ставни-то твои закрыты, ну я и спужалась. Огород-то нонче, паря, бравый у тя, сеенку-то у Нюры брала?

- У Нюры, но. Ланись-то у меня ж червяк поел, дали поедом прошел, да погнило много. А ты чё огородами-то шастаешь?

- Да, к Агафье ходила. Мужик-то ейный еще с Троицы обещается мне лукошко сладить, ну я и пошла, а Гришка-то запил. Агафья грит, что уж неделю как пьет.

- Че тя понесло-то к ним, у бабы мужик запил, а ты с лукошком?

- Дак, чё первый раз запил чё ли, велика беда. Да и не знала я.  

   Пара солнечных лучей, словно стараясь подслушать разговор старух, пробились сквозь преграду из ставней, скользнули по крашеной печи, с кое-где облупившейся глиной, прорезали занавеску, отделявшую куть от спальни со стороны подполья, и притаились в старом комоде.

- Ну, ладно, пойду я скота догляжу, давеча теленка выпустили пока матка на выпасе, не умотал бы куды. Дай Бог тебе здоровья!

- Пойдем, я ставни открою.

   Гулко ухнула дверь, и, наступившая было тишина, стала наполняться звонким чириканьем воробьев, одуревших от яркого солнца, не успевшего еще опалить июльским зноем начинающийся день. Снаружи заскрежетали петли ставней, и в комнату хлынул поток солнечного света. Будет жарко.

   Свет наполнил комнату без остатка, проник за телевизор, аккуратно накрытый квадратом кружевного тюля, лег на плетенные из тряпичных полосок половики, яркими островками покрывавшие пол, и смешался с запахом свежеиспеченных лепешек, густо смазанных подсолнечным маслом помазком из куриных перьев.

- Вставай, паря, - крикнула вернувшаяся Устинья, - соколку-то грязную не надевай, простирну. Давеча тетя Маня приходила. Давай ись иди. Лепешки вот. Чай тока постный, корова-то у тети Мани первородка, самим, грит, молока нету ничё.

   Старуха вынула толстые и горячие, из дрожжевого теста лепешки из большой печи и выложила на тарелку.

- На масло постное, макай, сахар вот.

   Одиннадцатилетний конопатый пацан, с вечно торчавшим вихром на макушке, живо уселся за стол, и нетерпеливо, не успевая прожевывать бабушкино угощенье, чуть заикаясь, затараторил: 

- Ба, мы с Вовкой тёти Надиным и Сашкой на гору собрались сёдни. Хочу место посмотреть, откуда семейские на Бичуру вышли. Ну, п-помнишь я тебе говорил, нам в школе рассказывали?

- Беги, тока под ноги гляди, - предостерегла бабушка и грузно села на свой табурет у другого конца стола. - Ба, а уставщик - это поп?

- Да не, какой ишо поп. Уставшыки грамотные, сурьезные... и вредные, - добавила бабушка.

- А вон на старом кладбище за ромашенкой в домике поп похоронен?

- Да я уж и не помню кто, да и не было у нас попов-то.

- А правда, что могила того попа просто жерновом закрыта и не засыпана?

- Сходи, глянь.

- Не-е, страшно.

- Тоды не правда. Эх, дожжа бы нонче, виш как палит уже. А вона и друг твой прибег.

- Здрастье, - буркнул вошедший подросток и выжидающе прислонился к косяку. Друзья-тезки были по возрасту с разницей в год. Вовка - старший рос без отца и был единственным мужчиной в семье. Помогал матери по хозяйству, был не погодам обременен домашними заботами и в свои двенадцать лет порой рассуждал как умудренный опытом деревенский мужик. Вовка – младший был отличником в школе, примерного в ней же поведения, у бабушки жил только на каникулах, но дружил больше с сорванцами, был активным участником всех мальчишеских, порой не безобидных, забав, и за это пай-мальчиком не считался, и пацанами принимался за «своего».

- Давай, Вовка, садись ись, с лепешками - тяжело подымаясь с табуретки, опираясь на крепкий со столешницей стол, бабушка отправилась к холодильнику.

- Да не, тёть Устинья, спасибо, было дело.

- Ну, как знаешь. Матка че делает?

- Да ни че, вроде. Так, управляется.

- Пошли, - буркнул младший Вовка, вскакивая из-за стола, избавив друга от бесполезных разговоров.

- До свиданья, - и пацаны, враз навалившись на тяжелую дверь, выбежали во двор.

   Женщина, глубоко воздохнув, по-старчески неуклюже взгромоздилась на край кровати, обвела взглядом высившуюся над горизонтом падь и прикрыла глаза...

II

- Слышь, Вовка! Я у жернова возле вашего огорода банку поставил на гольянов. Пошли, глянем.

- А ты не знаешь, жернов этот давно – т-там лежит?

- Давно, мамка говорит, тут мельница раньше стояла, а речка эта не то, что щас... Короче, большая была, как Бичурка.

- А я еще жернова на Бичурке видел! Больше этого, и дырки п-посередине. Мы когда п-по голубику вверх по Бичуре ездили, там..

- Ого, скока их, - прервал рассказ друга Вовка, осторожно вынимая из воды привязанную за шпагат полулитровую банку, закрытую капроновой, с вырезанной по середине отверстием, крышкой, - хруштие, коту нашему в самые раз, он таких любит.

- И не жалко тебе их?

- Че жалеть то? Это ж рыба, все ловят. Тут их целые стаи, омулявок этих.

   Вовка проверил, надежно ли привязан шпагат, осторожно переложил улов в заранее приготовленный тайник, оборудованный друзьями в стоящей на бережке покосившейся, заброшенной бане. Баня эта принадлежала родственнице Вовки-младшего, тетке Нюре, и, отслужив исправно свой век, караулила теперь мальчишеские схроны. Перекошенная дверь баньки открывалась с трудом, да и мало было желающих входить в низенькую, с почти обвалившемся потолком и разрушенной печкой, избушку. Сырые, в плесени пол и стены, чуть освещенные маленьким оконцем, и холод, стоявший в бане в самый жаркий день, пугали и самих пацанов, что придавало надежности их укрытию. Мальчишки вернулись к реке, аккуратно опустили банку в прозрачную воду, зацепив конец веревки за корягу у жернова. Белый, с серыми прожилками огромный камень лежал на берегу, наполовину скатившись и зарывшись в прибрежный ил. Старухи, по привычке полоскавшие в речке белье, использовали его в качестве надежного помощника – он и до глубинки помогал дотянуться, чтоб по дну тряпкам не возить, и белье чистое на тело свое каменное позволял класть - без ущерба чистоте белья. Вот и сейчас, чуть в развалку, с тазом в обхват, навстречу рыболовам шла соседка тетя Маня. Большой эмалированный таз, с кое-где облетевшей эмалью, был доверху наполнен свежевыстиранным бельем, от которого еще шел еле заметный парок.

- Ну, че, паря? Как улов?

- Кыске праздник будет, - уверенно заявил Вовка.

- Ну, ладно, марш отседова, некогда мне балакать с вами, - женщина со звонким скрежетом поставила таз на жернов и, забыв про мальчишек, занялась своим привычным делом.

   Пацаны, убедившись, что ничто не угрожает их будущему улову, бросились в сторону ромашенки, к ключику, как будто четко соблюдая спланированный распорядок дня.

   Длинный, огороженный жердями огород Вовкиной бабушки тянулся аж до зеленушки - полянки перед ручьем, где до сих пор жители Грязнухи, иногда, а тетка Нюра - постоянно, брали воду для питья. Источник бил прямо из земли, чуть подмыв под себя песчаный слой почвы, пробив русло в пару десятков метров, впадая в текущую рядом речушку.

- Вона, Сашка уже ждет, - обрадовался Вовка- старший.

- Здорова, ребзя! Ну, че, пошли?

- Пошли,- кивнули друзья и уверенно зашагали в сторону оврага, словно прорезавшего ущелье первой пади.

III

   Предательски сыпался под ногами горный камень на тропках, чуть схваченными зеленой травкой. Слева, как будто срезанная гигантским кинжалом сопка ромашенки обнажила каменистую породу. Когда-то, лет пятнадцать назад, закадычный друг Вовкиного деда Федора на тракторе с бесшабашным риском резал гору, добывая для стоявшего рядом асфальтного завода горный камень, тут же дробившейся и подвозившейся к жерлу огромного, по меркам мальчишек, котла, варившего асфальт. Через бреши в заборе, пристроенного прямо к горе, на территорию завода протискивались пакостливые свиньи, в то время свободно шныряющие по улицам, и пачкались о битум, а особо настырные тонули в огромной яме, доверху наполненной отработанной вязкой мастикой. Измазанные в черное свиньи (и ими же штакетник) были привычным делом. Но приезжие удивлялись.

   Впечатлительного Вовку всегда поражала изрезанная гора, и, однажды, он даже спросил у бабушки:

- Ба, а че, дядя Леня, что на тракторе работал на АБЗ, он герой, да?

- Почему герой?

- Ну, он же подвиг совершил! На тракторе, прямо по горе, там пройти-то страшно!

- Герой, Вова, герой. И дед твой тоже, и дядя Петя. Их у нас вся улица героев. Все бабы кругом от их подвигов места не находят, особенно после получки или аванса.

- Ну, как же, ба! На тракторе, по горе, там же высота такая!

- Заставь дурака Богу молиться…он и по горе...

   Так и остался Вовка со своими представлениями о героизме бичурских трактористов.

   Солнце уже поднялось высоко и зависло над долиной, когда мальчишки, поднявшись по краю оврага и обогнув лесок, оказались с другой стороны сопки, где начинались колхозные поля. Вдоль наклонной изгороди, влево и вправо, красовались кусты боярышника. Здесь, среди голой стороны падей, покрытой издали зеленой, а на самом деле пожухшей от жары и ветра травой, с кое-где выступающими каменными россыпями, боярка смотрелась особенно ярко, а осенью так, вообще, правила балом унылого пейзажа.       

   Первая, вторая, третья пади через свои распадки, неизбежно изъеденных овражками, словно через амбразуры, по очереди открывали вид на Бичуру. Длинные семейские огороды с бесконечными луковыми грядами, картофельными полями и покосами были прочерчены строгими линиями канав с запрудами и отводами. Длиннющие заборы, сделанные без единого гвоздя, из жердей, вставленных в вырубленные в столбах желобки, венчали все это хозяйство. А там, за забором покоса, обязательно была полоса зеленушки, где беспрепятственно паслись гуси, плавали в запрудах утки, рылись свиньи и частенько лежали, дожидаясь своего часа, бревна. Кому на тепляк, кому баньку обновить, а кому и гараж срубить - большое и добротное хранилище железяк. Бичурка, ярко синей лентой с неровными краями, делила долину на две, почти одинаковые половины. Укатанные бульдозерами берега белели боками гальки и булыжника, а там, где речка появлялась из зарослей ивняка и черемухи, в самом начале села, она казалась темной, почти черной, переливающейся на солнце, полосой.

- Слышь, пацаны, а как люди на такую верхотуру покойника затаскивали? - спросил неожиданно Вовка, - и зачем кладбище так высоко на горе сделали...

- Да, это вроде, семейские так хоронили, уговор был такой, семейские выше по горе, а сибиряки- ниже, - ответил старший тезка, - падь одна, выбора нет, вот и перли наверх.

- Че это одна-то падь?- встрял Сашка.

- Ага, ты еще на Хоице хоронить начни, - парировал Вовка-старший.

- А говорят, было дело, когда в дождь хоронили, мужики поскользнулись и гроб выронили, ну, и покойник покатился вниз, до Подгорной и к огородам...

- Брешут...

- А ты почем знаешь?

- Знаю, и всё!

   Бодро шагая вдоль забора, мальчишки вошли в лес. Через стройные сосны, вперемешку с осинами и мелким березняком, были прокинуты еле заметные, но противно цепляющиеся за руки и лицо нити паутин. Изредка они блестели на солнце, и тогда взору открывался весь масштаб замысловатых узоров лесных мухоловов.

   Глиняная полоса лесной дороги, усыпанной пожелтевшей хвоей, то и дело обнажала корни деревьев, выступающих то по краям, а то и по середине. Резко взяв вправо, дорога устремилась вверх, к свету, пробивавшемуся со стороны долины, и оборвалась, словно застряв среди погустевшего леса.   Пацаны шли к вершине сопки, продираясь сквозь мелочь березняка, лихо рубая руками мерзкую паутину. Ближе к верху лес поредел, сосны стали мельче и менее стройными, то ли от ветра, то ли из-за сухости, а вскоре и, вовсе, резко отступили от выступа вершины, венчавшейся каменными глыбами скального камня, которые словно слоеный пирог крошились по бокам, отчего ни у кого не вызывало сомнений в древности этих старожил горы.

   Осторожно ступая, мальчишки взгромоздились на каменистый отвес и, усевшись на теплые камни, пропитавшиеся запахом терпкой травы, названия которой они не знали, заворожено уставились вниз на село, раскинувшееся как на ладони вдоль долины, плавно растекающейся в равнину, которая, как - бы споткнувшись о русло Хилка, уткнулась в алтачейские сопки.

- Большая у нас деревня, - восхищенно сказал Сашка.

- Не деревня, а село, - поправил его Вовка-младший.

- Да, какая разница!

- Село - это где церковь есть, а в деревне – нету.

- Ну, и где у нас церковь?

- Ну, была же,- неуверенно заметил Вовка.

- Значит щас - деревня! - засмеялся Сашка.

   Вовка не нашелся, что ответить и снова глянул вниз. Желтая полоса подгорной дороги тянулась вдоль сопок, то взбегая к их подножью, то ныряя на дно разделяющих их распадков. Поднимая клубы пыли, по дороге, возвышающейся над огородами, мчался рейсовый автобус, а за ним, натужно урча, и теряясь временами в пыли, бежал «газик» автолавки. 

- Автолавка на ферму товар повезла, - снова начал Сашка.

- Ты то откуда знаешь, что на ферму?

- А куда там еще? Щас на баровский поднимется!

- Не поднимется, - встрял Вовка-старший.

- Почему? – чуть ли не хором, удивленно спросили его друзья.

- Это дяди Толи нашего машина. Он Светке на обеде обещался комод привезти от бабушки, из старой деревни. Да и рейсов у него нету седни. Ну, че, пошли?

- Погоди, -не унимался Сашка, - ты откуда знаешь, что это дядя Толя?

- Че, я его машину не знаю!

- Ага, так отсюда и видно, что это его машина!

- Да у него у одного в райсоюзе автолавка такого цвета!

- Ладно, пошли, - примирительно предложил Вовка, и мальчишки, еще раз окинув взглядом долину, начали спускаться в распадок.

IV

   Зацепившись корнями за каменистый грунт, сосны прочно держались на крутом склоне распадка. Исхоженные скотом тропки петляли по горе, то приближаюсь к буераку, то огибали поверху подмытые дождем его края. То и дело, под соснами встречались маслята, но больше старые, изъеденные червем. Мальчишки наперегонки сбегали по узким тропкам вниз к дороге, стараясь не упасть, частенько забирали влево, переводя дух. Выбежав на дорогу, пацаны двинули по направлению к ромашенке.

      Проходя мимо пади, с разбросанными на ее крутом склоне старыми могилками, Вовка снова было затеял беседу про покойников и неудобство совершения в этом месте похоронный процессий, но разговором подержан не был, видимо тема не соответствовала настроению друзей. Про деревянный склеп, якобы построенный на месте захоронения местного священнослужителя, ни Сашка, ни Вовка-старший тоже ничего не знали.

- Ну, че пообедаем и на дамбу? - спросил Сашка.

- Камеру тока возьми, - напомнил Вовка.

   Тяжелый горячий воздух, с терпким ароматом прогретой земли и высохшей травы обволакивал все вокруг. Солнце палило нещадно, подняв столбик термометра в тени до 30 градусов. Сухая, полопавшееся земля во дворе ждала дождя. Замолкли птицы, и даже пауты, вечно надоедавшие днем, укрылись от июльского зноя. Цепляясь удилищем за кусты ранетки, Вовка прилаживал леску, готовясь к завтрашней рыбалке. Он не слышал как Сашка, ехидно улыбаясь, крался мимо колодца, сооружения по-семейски добротного, с шикарным навесом, лавкой для ведер, крепким, смазанным солидолом воротком, ладно сбитой, с кованой ручкой крышкой. Тихонько проскользнув через прикрытые, чуть уступающими по высоте уличным, ворота, отделявших переднюю часть семейского двора от задней, Сашка схватил за бока увлеченного делом друга.

- Дурак что ли?! – испугался Вовка.

- Узелок не правильно вяжешь.

- Без тебя не знаю, - огрызнулся друг, - искупнуться б щас.

- Так идем, я камеру за воротами оставил.

   Забежав по пути за Вовкой-старшим, пацаны пошагали на дамбу, что разделяла Бичурку поперек русла, вонзив свои шлюзы в ее каменистое дно. Раскинувшийся через речку подвесной мост качался от ходьбы по нему, а уж если бежать, так раскачивался из стороны в сторону, что угрожающе скрипел стальными тросами. Потеряв за свою жизнь уже несколько досок, служивших его покрытием, мост был похож на ворчливого старика, с выпавшими от старости зубами.

   Быстро раздевшись, мальчишки бросились в воду, укрощенную бетонной дамбой, за которой, словно отыгрываясь за вынужденный застой, речка с шумом обрушивалась с высоты запруды, грозно бурля. Несколько мужиков и мальчишек, сосредоточено вглядываясь в этот водоворот, молча стояли с удочками, то и дело вылавливая чебаков, а, иногда, и ленков из разбушевавшейся белой воды.

   Ленинские пацаны, считавшие дамбу своей вотчиной, недобро поглядывали на вновь прибывших. А быть может, они просто по-мальчишески завидовали наличию у грязновских огромной камазовской камеры. Обойдясь без конфликта, смягчив ситуацию короткой дружеской арендой камеры, друзья, вдоволь нанырявшись, отправились по домам.

   Солнце уже село за горизонт, разбросав по небу остатки багряного зарева, когда теплый июльский ветер, тронув легонько черемуховый куст, земля под которым была изрыта пакостливыми курами, пробежался по двору, всколыхнул развешенное белье и, набирая силу, устремился в сторону Хурута. Огромная черная туча, словно дождавшись, когда солнце уступит небо, медленно, но верно надвигалась на село со стороны верховья. И уже по темну, сначала робко, гулко ударяясь о придорожную пыль, а затем уверенными каплями, на истосковавшеюся по влаге землю хлынул долгожданный дождь.

 

V. Mashanov, April, 2007 ©

Обсуждение работы проводится в форуме - https://bichura.ru/forum/topic/37/