Гремел Меркул Ипатьевич псалмы, а в такт его голосу колебалось пламя свечей, чадила лампада. Вот к его голосу добавился сначала нестройный, но постепенно крепнущий хор: «Повелению Христову повинуюся…». Истово, размашисто крестились взрослые, торопливо, поглядывая на взрослых, творили знамение дети. К утрене в доме Афанасьевых дышать было нечем. Всенощная заканчивалась славословием; затем посередь установили на столик большой медный крест, поочередно подходили, творили молитву, целовали распятие. А на улице светало: темное августовское небо на востоке уже розовело, из-за Хоицы-горы вырвались первые лучи солнца. Стали собираться на речку. К мельнице возле утёса тянулись толпы празднично одетых семейских, несмотря на бессонную ночь, все в приподнятом возвышенном настроении; впереди, торжественно, - Меркул Ипатович с крестом на рушнике. Народу собралось видимо-невидимо, вся Бичура. Впрочем, дадим слова свидетелю этого действа, П.А. Ровинскому, проживавшему в это самое время в Бичуре: «Народу было по всем вероятностям не меньше 1000, потому что здесь было все от мала до велика, пелось и читалось страх как много! Более 20 дьяков прислуживали священнику и составляли хор певчих; они пели изо всего горла, стараясь переголосить друг друга, забегали вперед друг перед другом; гармонии не было никакой, но усердие необычайное. Когда крестятся все, то от мотанья рук только шелест идет, слышный за 100 сажень; а как станут класть земные поклоны все сразу, словно грохается что-нибудь, гул пойдет. Когда же погрузили крест в воду, весь народ кинулся в реку, кто в чем был, особенно женщины в богатых кокошниках, в атласах и гарнитурах. Было тут что-то беспорядочное и в тоже время торжественное…» После освящения воды Меркул Ипатович произнес условную фразу: кому надо было услышать её, те услышали…. Это означало, что необходимо собраться и обсудить одно важное дело. А дело это касалось привлечения в Бичуру нового священника, без которого жизнь стала в тягость; посудите сами: с той поры как умер от пьянства поп, привезенный из Москвы, минуло несколько лет, дети растут не крещеными, нет исповеди и причастия, семейные пары живут не венчанные, какая уж тут благодать! Надо что-то предпринимать…. Ввечеру, поодиночке, прихватив для конспирации книги, собрались в доме у Меркула. Домашние, из молодых, еще на гулянке, а прочих удалили в зимовьё, что во дворе. Говорили вполголоса, но можно было расслышать следующие фразы: « Поедем вдвоём. Бумаги готовы…Сумма необходимая собрана, думаю шесть тысяч хватит…. Дёгтев окажет содействие. Сначала – Москва, потом - Калуга…. Выезжаем после Покрова, а там реки промерзнут, да и по зимнику легче, не по грязи….» Мещовск, 1858 год От глубоких раздумий отца Василия оторвал звон колоколов; он поднял глаза к серым, набухшим влагой маковкам храма Георгиевского монастыря. Под нависшими свинцовыми тучами кружили вороны, как всегда они делают во время предзимнего ненастья. «А враны там другие, черные…» - вспомнились строчки из запрещенной книги. Прочитал он эту книжечку тайком, испросив у своего старого и надежного семинарского приятеля; автором сего труда значился Аввакум Петров, тот самый неистовый и опальный протопоп Аввакум, впервые увидевший черных ворон в изгнании в далекой Сибири. Затеянное Василием дело пугало и будоражило душу: в свои 35 лет он потерял все самое дорогое и остался на белом свете один, как перст. Бедное житие и рутинная служба стали в тягость еще не старому, но полному сил священнику; и всё бы ничего, да характер отца Василия, прямой и желчный, прочно закрывший ему все жизненные дороги, ведь начальство, особенно высшее священство, этого не любит. Он молча смотрел, как братия тянулась по усыпанному сырыми листьями монастырскому двору на вечерю. «Нет,- сказал он себе, - надо бежать! Или сегодня, или никогда….». Сомнения, обуявшие его, были небезосновательны: священник, долго пытавший для себя более достойной участи, неожиданно получил предложение стать пастором у старообрядцев в Сибири. Пугала и возможная участь: отступившего от официального православия ждала незавидная судьба: лишение сана, епитимия, а то и сырая монастырская тюрьма, о каждом подобном факте докладывали Государю. Василий Георгиевский (совпадение с названием монастыря случайно) родился в 1823 году. В списке выпускников костромской семинарии 1838 года девяносто один человек; Василий Георгиевский значится шестьдесят третьим. Было ему тогда 15 лет, и вряд он ли предполагал, что карьера его будет трудной и трагичной. Задумал бежать летом: коллежский секретарь Предтеченский (семинарская фамилия говорит о том, что он из семьи священников), зная его положение, свел Василия с калужским мещанином Василием Кирилловичем Дегтевым, который был в курсе дел. Однажды осенью, к истерзанному рутиной монастырской жизни священнику пришла незнакомая женщина. Она передала запечатанный сургучом пакет, который он спешно спрятал под рясу. Это было письмо Дегтева с предложением отправиться в Сибирь, в Иркутскую губернию, к старообрядцам. Отец Василий решительно вскочил в тарантас, и тройка рванула от монастырских стен. По приезду в Калугу Дёгтев представил ему двух крестьян-старообрядцев. Это были крепкие бородачи в армяках и полушубках, оба лет по пятидесяти. Они рассчитались с Предтеченским и назавтра, переодевши отца Василия в такой же полушубок и крестьянскую шапку, отбыли на восток. В обратную гнали как могли быстро: переплачивали целковый, а то и больше, и по возможности - в ночь. Сведения о беглеце и его увозивших уже поданы всем полицейским управлениям, фамилия Георгиевского - в начале списка имперского розыска. Погоня была уже ощутима: однажды в корчме неизвестный господин в бобровой шапке стал было интересоваться, кто, да куда; а вот и этот, с виду юродивый, лезет с расспросами. Лекарство одно: шапку в охапку и на извозчика, а они за лишнюю копейку - хоть к лешему. Так и ехали: долетели до Бичуры в два месяца. Таким образом, 16 января 1858 года семейская Бичура приобрела своего очередного священника. Увы, пастырство Василия Георгиевского оказалось недолгим: в течение двух недель, окрестив 70 новорожденных, обвенчав 30 пар, дважды освятив воду, поп был арестован и отправлен конвоем в тюрьму Иркутского Вознесенского монастыря. Надо сказать, подобная участь священников в Бичуре была скорее нормой, нежели исключением. В 1812 году привезенный в Бичуру поп Иоанн Петров был, по одним сведениям арестован, а по другим – умер. В 40-х годах произошел бунт бичурян по поводу ареста попа местным судебным заседателем; тогда дело закончилось ссылкой пятерых стариков да определением священника в монастырскую тюрьму. Нарывались уставщики и на «подставу»: однажды привезенный поп Баршов на деле оказался беглым солдатом, с поддельной ставленой грамотой. А вот какой была жизнь попов Бичуре, даже если им удавалось пожить и послужить в Бичуре, я расскажу в другой истории, не менее интересной.  

Д. Андронов

На фото: Вознесенский мужской монастырь. Почтовая карточка начала ХХ века.