Сообщения, оставленные пользователем Василий Перелыгин

Печальная весть... Тяжелый недуг сломил жизнь Афанасьева Ивана Иосифовича. Многие знали его как Ванюху Копченого. Ровно год назад состоялась наша последняя встреча, но мы не предполагали, что встречаемся в последний раз. Уже тогда болезнь серьезно подкосила его некогда железное здоровье, было видно, что ему тяжело физически. Но он держался, находил силы пошутить и побалагурить, построить планы на будущее... В наших разговорах обозначились выезды на Хилок, в Харазап, Клочки и Тарбагашку. Теперь эти выезды уже не состоятся - сегодня Бичура прощается с Иваном. А мы, Иван, прощаемся с тобой здесь, на берегу океана. Поторопился ты... Пусть земля тебе будет пухом!

Не могу судить, насколько удвчным был праздник, но с тем, что погода не подвела и более чем изумительна для такого мероприятия, а репортаж о событии - великолепен, думаю, ни кто не будет спорить. Игры проводятся второй раз, как видно из репортажа, на правом берегу Хилка. Уже интересовался, каким образом они "привязаны" к этому месту и к своей дате, но пока не нашел ответа. И еще. Объясните, пожалуйста, необремененному знанием, что такое [b:629ae81360]СУБУРГАН[/b:629ae81360]?

Ох, и обескуражил Виктор Васильевич! Обескуражил и встревожил. Тем, что сегодня в мыслях и душах наездников на железных конях – максимальное получение дохода…
В «советские» времена в сенокосную пору перед народом стояла такая же забота: как бы выжить - считали каждую копеечку! Сколько можно было получить на трудодень, лучше не напоминать… Но при всей скудности быта не забывалио духовном, из малых копеек находили полушку, чтобы книгу купить, которая, как известно, лучший подарок! Чтобы заглушить ностальгические нотки, связанные с сенокосной порой, и показать, сколь велика в ту пору была тяга к книге, напомню одну байку...
Академик весьма преклонных лет, можно сказать - глубокий старик, - почувствовал, что серьёзно занемог, и приближается последний бой. Тот, что самый трудный
В библиотеке, которая стала для него и кабинетом, и местом отдыха, собрались родные, близкие друзья и любимые ученики, кто-то из приживалок, как обычно бывает в таких случаях. В общем – потенциальные наследники.
Академик обвел всех теплым взглядом и обратил свой взор на стены библиотеки, сплошь уставленные книгами. Все ждут от него последнего слова, завещания. Он начинает:
- Друзья! Бок о бок я жил и работал с вами много лет. Все невзгоды и радости мы делили пополам. Вы все мне близки и дороги! Но еще дороже эти книги. Посмотрите: прямо передо мной – это те, что успел написать я. Не доедал, не досыпал, писал в голод и холод, они – как малые дети, всегда требуют заботы и тепла. Их не так уж и много, меньше сотни, но писал их, уверен, не зря: посмотрите на противоположную стену – это книги моих учеников, их больше в десятки раз! А в соседнем кабинете – книги учеников моих учеников. Их еще больше! С чистой совестью могу сказать, что на исходе жизни все это богатство собираюсь передать вам. Но…
Среди присутствующих послышался облегченный вздох и зашелестел одобряющий шёпот. Академик недовольно замолкает и закрывает глаза. Неожиданная пауза. Она затягивается. Все ждут, затаив дыхание.
После продолжительной паузы академик открывает глаза и продолжает, но, кажется им, совсем о другом:
- Но помню, еще до войны… Сенокос. Вечер. Мы с Нюркой…-
И опять замолкает, погружается в себя.
Присутствующие в растерянности. Кто-то понимающе переглянулся: бредить начал. Кто-то всхлипнул, а кто-то уже пустил слезу.
Видимо, реагируя на всхлипывания, академик быстро открывает глаза и с уже с гневом продолжает:
- Я о книгах говорил! Мне их так не хватало тогда, до войны. Сенокос. Вечер. Мы с Нюркой в копне. Копна высокая. Нюрка – деваха ядрёная. Сам я – парень хоть куда! И копна оседает, оседает…
Так вот все эти книги – туда бы. И Нюрке под зад, под зад!!!
Академику полегчало. Бой был трудным, но не самым последним. После него академик пробудил любовь к книге и у других поколений, сам написал еще несколько книг. И рождаемость не вызывала опасений.
Его пример – другим наука. А теперь?! Пропала романтика и на амурских нивах и лугах вдыхают пьянящий аромат подсыхающего сена и недавно скошенной травы, любуются луной и звёздами только южные гости ЕАО? Виктор Васильевич! Если это точно так, остаётся одно: срочно приглашать на помощь бичурских – поверьте, они обязательно выправят ситуацию и смогут заменить всадников, гарцующих на железных конях, если те мечтают только о максимальном получении дохода!

Виктор Васильевич показал, как "опустели" луга в наше время: вместо многоцветья рубах косцов, сарафанов и платков копнильщиц и ватаг копновозов - одни машины. Все , как написал Есенин:
всех "живых коней, победила стальная конница!" - Грустно. И не потому, что уже не вернется в луга знаменитая русская артельность, когда набегающая туча толкала людей на неслыханные рекорды - только бы успеть убрать поляну, завершить зарод! Подгоняла только природа и ни кто больше. Как в "Дубинушке". Грустно потому, что незаметно сменился уклад. А где другой уклад, там другие мысли, другие дела, все другое. Прав Дмитрий: ушла романтика, когда рядом бок о бок трудились молодые, влюблялись, дружили в окружении прекрасной природы. Ушла и не вернется. Прежними осталось только стихотворно-песенные строки. От народных "Ох, не одна трава помята..." до есенинских "Ты сама под ласками..." Интересно, находят ли эти строки отзвуки в душах нынешних наездников на железных конях? Или им больше импонируют рок и "тяжелый металл"?

Не удивительно, Дмитрий, - в Дондуково, как в Бермудском треугольнике, не только бараны, но и недвижимые вещи могут исчезнуть бесследно. Жаль именинника - все хлопоты по подготовке шашлыка оказались напрасными. Для него! Но кто-то шашлыком однозначно побаловался, к бабке не ходи! - из Дондуково обратные пути в степные отары для любого барана заказаны! "Инопланетяне"-лиходеи наверняка поминали добрым словом доброхота-именинника... И просили небеса, чтобы те посылали ему еще больше баранов.

Если не ошибаюсь, на первом снимке - представители второй (растениеводческой) бригады, которая отвечала за сенокос на тиглюйских лугах до 1965 г. В центре, вторая справа, - Григорьева Фима Автономовна, в девичестве - Белых. Другие лица знакомы, но имена припомнить трудно.
В прошлом номере БХ размещена информация о новом празднике, который пока только официальный. Кто-нибудь может уточнить, с чем связана история его возникновения: дата определена волей спонсора или имеет под собой иную основу? Превратится ли он в общенародный?

Это не легенда и не предание старины глубокой, а быль. Не такая уж и давняя.
Поведал ее у костра старинный друг, Копчёный. Слушать его – непередаваемое удовольствие. Такое же, как для чукчи, впервые попробовавшего апельсин…
Балагур и матерщинник, Ванюха смачно описывал курьезный случай. Он был застрельщиком событий и с первых минут признанным лидером отчаянной команды. Не принятые в ней халатность и разгильдяйство одного из помощников повернули привычное развитие событий в неожиданное русло и обратили проверенную команду в комичную ораву «подельников» и «анархистов», слепо идущих за новыми «лидерами», появившимися из небытия, как чёрт из табакерки …
«Бляха-муха», «ёхамор», «кляплишь» - самые невинные из «связок слов в предложении», которыми так богат наш язык и которыми рассказчик виртуозно и очень щедро пересыпал свое повествование. Ограничусь этими, упомянутыми, потому что боюсь, как бы дословные цитаты всех не нарушили гармонии корректной и выдержанной лексики сайта и не послужили бы основаниями для обвинений в пропаганде нецензурщины. Поклонники разговорной речи без большого труда могут виртуально воспроизвести истинный смысл слетавших с языка «литературных» идиом и оборотов, восстановить и дополнить его, опираясь на собственный вкус, словарный запас и фантазию.
Чувствовалось, что рассказывает не в первый раз, но не повторяется. Где надо, немного приукрасит, а там, где можно, по обыкновению, приврёт. Самую малость, капельку. Конечно, смеется над собой и другими. В его словах одновременно смешались и гордость, что привелось быть участником похожего на сказку, и горькое сожаление, что подобное уже не повторится, а сама быль когда-то забудется. Рассказчик не хотел, чтобы его слова обратились в заезженные байки, постоянно звучащие у таёжных костров. Он не просил рассказывать об этом, однако в интонациях голоса угадывалось опасение, что редкие к времени рассказа искорки воспоминаний о случившемся могут погаснуть, исчезнуть бесследно. Проскальзывала в них и надежда, что кто-нибудь из благодарных слушателей по случаю либо специально попытается втиснуть вольное звучание его рассказа в тесные рамки обычной записи. Не знаю, почему ни кто из других, слышавших повествование, еще не оставил следов на бумаге о таком забавном курьезе. Сам я давно собирался рассказать об этом, но вечно возникали какие-то важные и неотложные дела и руки ни как не могли дойти до задуманного. Понимаю, что откладывать бесконечно уже нельзя, мало ли что может случиться…. Как и рассказчик, не хочу, чтобы информация об этом казусе не оставила следов, канула в лету. Думаю, что запоздалым откликом на его немую просьбу, единственным способом сохранить память о событии может стать запись на сайте, своеобразная «летопись». С восхищением о проявленной находчивости и поистине «солдатской» смекалке героев, с искренней благодарностью за минуты непередаваемого удовольствия от пиршества живого языка! Наткнуться на такую «летопись» и прочесть ее может любой. Поэтому дерзну наметить для всех бичурских (и не только) слабенькую канву рассказа, набросать чуть заметный абрис разворачивающихся событий. Передать эпопею в подробностях, во всех красках и накале страстей, с цветистыми оборотами речи, не судите, мне не под силу. Все прелести прямой речи и ее особенностей можно понять только из уст, мимики и жестов рассказчика. Точно так, как понимают каждый жест, придыхание, сопровождающие слова Улегершина в его «Сказании о Гэсэре». Мне повезло: открыв рот и затаив дыхание, я внимал неудержимому потоку слов, который, как лава, извергался из уст незаурядного СКАЗИТЕЛЯ. Похвастаюсь – все события промелькнули пред глазами, как на экране! Завидуйте, кто не слышал истинной песни Улигеншина…
Не вчера это было, но и не слишком давно. В минувшем веке. Когда цена за стакан орех на базаре уже перевалила через полтинник и подбиралась к рублю ….
После нескольких засушливых лет год выдался урожайным. Урожайным он был во всем. Не подвел и хребет, давненько такого ореха не видывали. Вместе с братом и еще парой друзей он засобирался шишковать. Не рядом, в каких-то закрайках, и не на ровненьких «садочках» Степанихи, а там, забраться куда мало кто отваживался, и где из живых душ в те времена встречались только медведи. Правда, не на Вершину Бичуры и не на Тамир, а только в Щеки или в Халзан. Не помню точно, в какой из них или других, таких же дальних, как эти... Сейчас, говорят, почти до любого табора можно доехать, не выходя из автомобиля, а тогда до самого ближнего приходилось топать и топать. Все время в горку да в горку. Чем дальше – тем круче! Мало, что к табору приходилось подниматься небитыми тропами по вздыбленным косогорам-сапунам, в те дальние хребты при хорошей дороге только до места, откуда начинается подъём, приходилось пилить полдня, если не больше. А если дорога плохая… И погода?! В такой не заскочишь «обыдёнкой» или денек-другой, а будешь собираться обстоятельно, заходить по-настоящему, на месяц и больше.
Пила, топор – это обязательно. Ружье на всякий случай, патроны к нему. Одёжка, мешки под орех. Не очень тяжелые, но все равно весомые и объемные. Ситья-решетья. Хлеб-соль, сухари, затерка, табак, чайник, ведро под суп - уже немалый груз. А к затерке приварок нужен. Ребята они не хилые, физические особенности (что вдоль, что поперек!) всегда заставляли их лихо работать ложкой. А в хребте коль плотненько не заправишься утром да в обед, то и колот недолго потаскаешь. Бадан, орехи, свежий горный воздух и черника в тайге могут поддержать денек-другой, не больше, только восторженных туристов. У хребтовщиков же их работа каждый день мясала требует! На ночь душа добавки просит! Поэтому перед всеми уходящими в тайгу возникают две главные проблемы. Первая - где и как запастись чем-нибудь существенными на долгий и трудный месяц? Другая – каким транспортом по бездорожью доставить весь груз до места, а потом вывезти добычу, если она, конечно, будет?
С поисками сала проблем обычно не возникает, но тушенки и по великому блату днем с огнем не найдешь… Осень в тот год выдалась сухой и теплой, подсвинка резать жалко. Рано, накладно, до зимы подсвинок мясца еще нагулять может, да и опасно – в таком тепле мясо за неделю обязательно испортится, тогда ни себе, ни людям - продавать некогда и некому, погреба уже растаяли, а холодильники еще не стали предметом обычного обихода. Да и зимой скучновато без мяса до Заговенья перед Великим постом куковать. Бросились по Бичуре искать, кто недавно забивал животинку. Телефоны было мало и были они не у тех, кто мог продавать мясо. На велосипедах обежали полдеревни. Последний адрес называли в конце Заводской, но туда опоздали. Правда, там им сказали, что в Степухе сегодня точно будут колоть кабашка. По Маленькому тракту через речку пришлось направляться туда.
Урожайный год не подвел и Бичурку, она разлилась, снесла все кладки и по-прежнему оставалась многоводной, гремела на шиверах. Пока искали, по какой удобнее перебраться на другой берег, один из них боговым зрением заметил, что вверху по руслу белым-бело от гусей и уток! Узрев такую картину, меланхолично стал размышлять вслух:
- Гляди, сколько мяса гуляет, вот бы загнать туда! Зачем нам поросёнок?
Другой иронично поддакивает, подначивая брата:
- Кляплишь! Забивать не надо, загнал живыми – и горя не знаешь! А кормить ты будешь! Мне одному по чепуре мешки и колот таскать?! – и неожиданно захлебывается, замолкает на полуслове. Через минуту пугает первого вопросом, уже не показавшимся смешным, а прозвучавшим о-о-о-о-чень серьезно:
- А пошто, ёхамор, уток-то не взять? – Гляди, у соседа они все лето на речке проплавали, и комбикорм у него, ты знаешь, «свой», он их хорошо откормил (сосед сторожил на птичнике, прихватывал «по горсточке»)! Займем под орехи штук несколько, забивать их точно не надо – завезем живьем. Травы, бадана вокруг табора много. Гуси от лесной могут сдохнуть, а утки прожорливые, с голода не помрут! Последних, если всю траву сожрут, шонором покормим, а, если шонор на корм не годится, котелок-другой орех всегда намолотим. Четверым такая утка - на два-три дня, не меньше. Живые консервы! Всегда с деликатесным мясом будем. Как баре!
Вопрос не то, чтобы озадачил, а перевернул все с ног на голову, мысль, минуту назад казавшаяся нелепой, засела гвоздем в голове.. Взвесили все «За» и «Против». Идею не стали отрицать и решили, что торопиться в Степуху не обязательно. Сказано – сделано! Пошли к соседу. Он только что вернулся с фермы и переносил под навес обычный клумок дополнительного питания для своих подопечных. Вначале наотрез отказался от предложения уступить несколько штук: жалко под нож отдавать, он к ним, как к детям, привык. Но торговаться не умел, жадничать не хотел и после первого стакана сразу смягчился, усмотрел свою выгоду. По рукам ударили быстро. Сосед рационализировал «ассортимент» - чтобы утки не скучали, прихватить и селезней. Договорились о двух селезнях и десяти утках за два ведра орех.
Это существенный довесок к общему грузу. Если весь собрать в одну кучу, то получаются воз и маленькая тележка! А без тележки на несколько вьюков хватает. Их только верблюд может унести. Или хорошая лошадь! Раньше верблюды только в Кяхте и Кударе встречались, а в наше время их только в цирке видели! Во второй половине века всеобщей механизации и электрификации страны лошадей не хватало даже лесникам, редкие сохранились только у отдельных чабанов и пастухов. К тому времени почти все конское поголовье, включая школьную Чайку, Модогоев через орденоносный мясокомбинат отправил москвичам. В виде деликатесной колбасы. «Нива» только-только стала появляться в продаже и приобрести ее и «козлика», УАЗ - 469 или ГАЗ-69, за немалые деньги не могли себе позволить передовики сельхозпроизводства, или, говоря на сегодняшнем сленге, очень «крутые» люди. А на «Жигулях», «Москвичах» и других «горбатых» «Запорожцах» и мотоциклах соваться в тайгу дальше Бухтуя или Каменной себе дороже – груза на них не увезешь, только убьешь и время, и машину. Да и с бензином непросто. Правда, он был дешевле, чем сейчас, но - УБОРОШНАЯ, за деньги не купишь!!! В страду можно было заправить лишь государственный и колхозный транспорт. И только по талонам!
Но здесь ребята оказались подготовленными, они еще весной сообразили, что таких талонов можно насобирать среди своих. Пошли по этому пути и всеми правдами и неправдами, где мытьем, где катаньем за счет экономии наскребли у друзей-приятелей талонов на 90 литров А-76 –го. Такого количества бензина с лихвой хватит на несколько рейсов в оба конца!
С машиной помог случай. Совсем недавно вступились за незнакомого паренька, которого избивали пьяные. Он недавно из армии. Кировский. Лихой парень и дороги в лесу знает. Только-только устроился на ветлечебницу водителем «летучки». Озадачили его. Согласился. Заходить в хребет на «летучке» в ту пору, это все равно, что цыгану на чистокровном скакуне приехать в табор или грузину порисоваться на черной «Волге» перед отдыхающими на черноморском пляже красавицами. О лучшем авто и мечтать нельзя – два моста, будка, загрузить можно тот самый пресловутый воз вместе с тележкой, комфортно разместиться самим. В общем, «машина – зверь, шофер – собака»! Конечно, не ГАЗ – 66 и не ЗИЛ-131 с Шумахером за рулем, но и не полуживая полуторка, о которой тоже можно было договориться, но ехать страшно – могла увязнуть в первой колее или рассыпаться на любом из многочисленных ухабов, из каких, собственно, и состояла «дорога», бывший ямщицкий тракт.
Выписывая билеты в лесхозе, узнали, когда на кордоне будут дежурить лесники, которые могут «не заметить», что они идут в тайгу чуть раньше официального открытия сезона. Так нужно, чтобы опередить конкурентов, занять зимовье и застолбить самые близкие колотовники. С учетом этих дежурств установили контрольный срок захода: день «Х», время «Ч». Время «Ч» спланировали так, чтобы водитель к восьми утра успел на работу, а они, чуток отдохнувшие от качки в будке, по холодку, часиков в 9 -10, начали подъем к табору На решение организационной «мелочевки» (собрать вещи, попрощаться с подружкам и пр.) оставалось два дня. Достаточно, чтобы расслабиться перед трудной работой.
Это время пролетело незаметно, наступил день «Х» и пробил и долгожданный час! Они во всеоружии: манатки в сборе и упакованы, лямки подогнаны. Харчи и птица в мешках. Сами перед дорожкой, как заведено в таких случаях, приняли на грудь стремянную. Серьезно. По-взрослому. Не вусмерть, конечно, но лежащих немного пошатывало. Прошло минут двадцать... Полчаса! Час! Машины не слышно. Почти как у Пушкина: «Уж полночь близится, а Германна все нет»! Добавили еще, и как бы реагируя на это, где-то далеко под Утесом затарахтел, заурчал мотор. Еще через пять минут «карета» стояла у дома. Не стали слушать, что лепечет в оправдание подвыпивший водитель, - некогда! - быстро покидали вещи в будку, не забыли и уток. На водителя только рыкнули, чтобы поторапливался, и сами завалились спать рядом с поклажей.
До Каменной добрались быстро и без приключений. Там обычай требует «побрызгать» «огненной водой», принести жертву лесникам, как ее приносят бурхану на Загане. Иначе лесники не выпустят из тайги, заставят сдавать орехами по закупочным ценам. «Побрызгали» всем, что оставалось, но засиживаться не стали – скоро начнет светать, с утра долгая тверёзая жизнь. Продолжили путь. Но какому-то окаянному «бурхану» на Каменной, видимо показалось, что «брызнули» мало, и дальнейшая дорога не была безмятежным. Не успели миновать Тюглюй, как машина остановилась. На ровном месте. Как ни бились, все бесполезно: по «авторитетному» заключению водителя, искра пропала - в баллон ушла! Решили ждать, когда рассветает окончательно.
Парни тренированы и привычны к любым нагрузкам и невзгодам. Но дни и ночи перед этим были хлопотными, дорога утомительной, после бешеного броска трудно сохранить набранный темп, и они расслабились, прикорнули. По-спартански, кто где. Рассчитывали на часок, поэтому и костра не разводили. Растолкал их водитель. Когда окончательно рассвело и уже появились первые лучи солнца. Вид у него был, мягко говоря, не совсем адекватный. Он весело сообщил, что уже опоздал на работу и его, вероятно, уволят, а потом грустно добавил, что и им торопиться тоже некуда – бак сухой, бензина нет! Вначале ни кто не мог понять того, что он озвучил, а когда дошел смысл, сам собой зазвучал грозный вопрос: где бензин, талоны, бляха-муха?!
- Талоны – вот они, в кармане вместе с правами и путёвкой! А где бензин он не знает: с утра залил полный бак, почти весь день простоял у ветлечебницы, два часа – возле дома и столько же ночью на Каменной. За день накрутил километров сорок-пятьдесят, не больше, и куда мог подеваться бензин, - может, злодей какой-нибудь слил? - он не знает. Божится - хоть убейте!
Во хмелю можно было бы и убить. Но известие было столь ошеломляющим, подобным удару обухом в лоб, что весь неперебродивший хмель вылетел из голов, как пробка из бутылки шампанского. Насколько далеко он улетел, можно судить по дальнейшему развитию событий. Главное – такое моментальное отрезвление спасло водителя от неминуемой и жестокой расправы. Гремели, конечно, мат-перемат, но кто мог их услышать в тайге, если даже с ближнего к месту Тюглюя народ уже давно перебрался в Бичуру. «Мягко попросили» водителя :
- Быстренько гоноши костер и чай! Может, в последний раз: думать будем, что с тобой делать!
Парень не пытался возражать, так глубока была его вина, а раскаяние деятельным. Он и подумать не мог, что чайник и костер могут стать для него действительно последними.. До такого, слава Богу, дело не дошло. Не удивительно, что чай вскипел моментально.
За чаем попытались оценить ситуацию. Она была аховой. Водитель, понятно, человек уже пропащий, но что с ним ни делай, лучше от этого не станет, и бензин или попутная лошадёнка не появятся. По дороге почти полсотни лет ни кто не ездил, это когда-то здесь по тракту гоняли ямщину и несколько раз на дню оживленно звенели колокольчики. А теперь лишь изредка проезжают лесники-объездчики да через пару дней начнут просачиваться редкие хребтовщики. Как у Высоцкого: «Кругом пятьсот: туда – пятьсот, сюда – пятьсот…» Ни бензина, ни лошади не дождаться. Решение был суровым, но единогласным и справедливым: звери машину не тронут, талоны на бензин есть. Чтоб не «сделалось скандала» и чтоб остаться целым, находиться у костра больше пятнадцати минут ему не советуют. Пусть попьет чай – и бегом в Бичуру, за бензином, пока не обвинили в угоне и не уволили за прогул. А через месяц, к окончанию сезона, когда надо будет вывозить орехи, чтоб из дому ни ногой! И чтобы машина с баками под самый жвак всегда была под рукой! Ему сообщат, когда, откуда и сколько вывозить. Кто заливал–сливал бензин… когда, где и сколько, куда он пропал, они сами разберутся после возвращения… Парень всё понял, и через пять минут его след простыл, как будто волной смыло!
Если кто устал читать, обрадую, что подбираемся к кульминации. Правда, до развязки со счастливым концом нашим героям потребовалось пролить еще не один литр пота. Лился он вот почему...
Они не торопясь допивали чай, пока следы водителя остывали на луговине, и его фигуру еще можно было увидеть между ерником и деревьями. За чаем ломали голову, как проще обойтись с грузом: тащить все сразу или разбить его на шесть частей, чтобы перемещать челноком. Как говорится, думай-не думай, а прыгать надо! Солнце поднялось уже достаточно высоко, на табор лучше успеть до темна, поэтому тащить надо без лишних разговоров. Стали распределять груз. Оставить уток в двух мешках – для носильщика мало, лишняя ходка, решили переложить их в один. Первым в руки попался селезень. Привыкший к речному простору и очумевший в мешке от тесноты, темноты и тряски, он без труда вывернулся из грубых рук не совсем трезвого «такелажника». И сразу же быстренько удалился от такого сомнительного соседа на несколько шагов, присел и разразился изумленно-вопросительными звуками. Утки будто ждали их, и узенькая лощина с глубокой колеёй посередине огласилась непривычным для тех мест кряканьем, в котором звучала явная тревога. Все попытки поймать селезня и вернуть его к подругам оказались напрасными, высокая трава и глубокая колея, по какой птица с недовольным кряканьем уходила как челнок, не позволяли подобраться к нему близко. Мужики хоть и протрезвели, но с похмелья гоняться по тайге за кем-либо им было невмочь. Решили плюнуть. Благо из-за высокой травы и колеи не только они не могли подобраться к селезню, но и селезень не мог выбраться на волю. Он оказался запертым в туннеле, с одной стороны которого наступали преследователи, а с другой стороны брезжил неясный просвет. И просвет этот маячил как раз в той стороне, куда наши герои должны были тащить груз. Ему не осталось ничего иного, как стать во главе вытягивающихся в цепочку носильщиков!
А носильщики, навьюченные, как десантники перед многодневным рейдом, обливаясь потом на жарком августовском солнце и высунув языки, кляня всех и вся, медленно тащились в гору. Несли челноком. Но ни вчерашний хмель, ни пот, заливающий глаза, ни челночная суета вверх-вниз не избавили их от мысли, как облегчить свой груз, свою участь. Первый привал последовал метров через двести, не больше. Они заметили, что и селезень сразу присел. Только встали они, вскочил и он. На втором привале стало заметно, что птица все еще опасается подпустить к себе людей, но также боится удалиться от них в незнакомом месте. Особенно это стало понятно, когда уже ближе к полудню он первым вышел к ручью, но не бросился в родную стихию, а стал смиренно поджидать утомившихся носильщиков.
Чуть выше брода через ручей они столкнулись с сюрпризом: у костерка сидел страдалец, озадаченный еще больше, чем они. Правда, без вещей, с небольшим мешком продуктов. Он не мог понять, где находится и как здесь оказался. Рассказал, что прошлой ночью через Кокуцел его должны были подбросить к подъёму в Дондуково. Там их зимовье и обычно собирается вся компания. Помнит, как выгружался из машины. Проснулся здесь. Уже днем. Ни попутчиков, ни машины. Переночевал, но до сих пор не может сообразить, где находится. Посмеялись. Рассказали, где. Страдалец только присвистнул. Понял, что до своего зимовья ему сразу не добраться. Да и надо ли уже? Попросился с ними. Зачем отказывать: харчи есть, мужик работящий, если не будет волынить, можно будет взять в пай, а если начнет филонить, обойдется тем, что добудет сам. Сейчас у него почти нет груза, прихватит долю общего. Всем легче. Таким образом, их отряд увеличился до пяти человек.
Пока судили-рядили, стал проявлять беспокойство селезень. Утки из мешка отвечали ему жалобным гомоном. Неудивительно – больше двенадцати часов в темноте, в тесноте и в обиде. От мешка давно шел специфический запашок и нести его было не только тяжело, но и противно. Предусмотрительные забеспокоились: не подохли бы на жаре. А селезень будто бы понял, что разговор о его подругах. Гордо выпятил грудь, начал призывно хлопать крыльями, всячески привлекая внимание и всем видом показывая: вот он я, ни куда не убежал и их не отпущу! Учитывая опыт почти трехчасового перехода и наблюдения за своим «впередиидущим» решили облегчить участь. Свою и невольных узниц. Выпустить их из мешка. Впереди самый длинный подъем, с тропы они уже ни куда не денутся, а самим будет легче. Так и сделали. Селезень на удивление быстро приструнил их, пытавшихся разбрестись в разные стороны, навел порядок и чуть ли не построил в колонну по одному. Только шугнули – он возглавил свою кавалькаду, растянувшуюся на несколько метров. За ней более редкой цепочкой потащились наши герои. Подъем был действительно самым тяжелым. Селезень будто чувствовал, когда люди уже не могут идти, приседал и резко крякал, как отдавал команду на привал.. Утки четко повторяли его движения. Мужики падал бездыханными. Через несколько минут селезень поднимался, подавал уже другую команду и трогался в путь.. Утки поднимались и безропотно шли за ним. За утками, чертыхаясь, но стараясь не отстать, следовали люди. Так повторилось несколько раз. Со стороны картина должна была смотреться изумительно. Наконец-то показалось зимовье. Засветло. Неизвестно, по каким признакам селезень определил, что это конечная точка маршрута. Он издал резкий крик, присел и больше не вставал. Утки сгрудились вокруг него. Они пришли первыми! Мужики свалились рядом только через несколько минут.
Через час, немного отдышавшись и оправившись от бешеного темпа на подъеме, какой задавал селезень, они разместили своих бесспорных «победителей» в «утятнике», нарастив стены в одном из сусеков под шишки и прикрыв их сверху корьем и пихтачом.
А потом началась проза. Днем – работа до седьмого пота, вечером и в обед – хлёбово с утятиной. Как и планировали. Хватило до конца сезона. Правда, одну утащила соболюшка, а предводителя лелеяли до последнего дня и не ленились прокрутнуть для него горсть орехов. Перед выходом, когда начинался снег, распрощались и с ним.
Для справки: Средняя высота над уровнем моря в аэропорту Бичуры - 625 метров. Средние высоты Малаханского хребта - 1650 метров. Подъем начинался с "нулевой" отметки - от ручья. Своим ходом утки поднялись на высоту до 1000 метров. И стали альпинистками. Чтобы их съели!

Вершина лета. В разгаре сенокос. Бригады разбиты на звенья. Для того, чтобы успеть взять сено до дождей. Поэтому везде - на островах, в Тарбагашке, в верховьях Бичуры - многолюдно и царит полупраздничное настроение: чтобы труд и сено не пропали даром, все нужно сделать быстрее и быстрее. Если дря взрослых сенокос - это настоящая страда (надо успеть и с домашним), то для ребятни это настоящий праздник. На Хилке копновозы в свободное от работы время не вылезают из воды, а вечерами с удочками разбредается по заветным заводям и проокам; в Тарабагаше они с кружкой успевают обежать земляничные поляны, а нв Тюглюе первыми осваивают кедрачи. Шишки еще фиолетовые, смолистые, орешки молочные и их просто так не достанешь, шишки приходится парить. Поэтому почти до утра на всех таборах горят костры: кто-то делится добычей и удачей, кто-то парит шишки, но обязательно кто-нибудь поделится страшилками. Они разные - и про беглых, и про вездесущих коварных поползух (поэтому пропитанный конским потом потник всегда под рукой), про кикимор и водяных... И непременно об Илье Пророке. Это он гневается, раскатывает по небу на телеге и мечет гром и молнии. С Ильи уже нельзя купаться, вода становится холодной и не приносящей здоровья. Вначале все пытаются соблюдать этот запрет, но жара невыносимая и первыми его нарушают взрослые парни, за ними люди постарше. Ребятня только и ждёт этого . И снова на островах по всей реке шум и гам. Все купаются, заканчивается сенокос и наступают обмолотки. Отдельные для каждого звена. И на каждое звено выделяют пару баранов, какми-то неисповедимыми путями правление при "сухом законе" доставало водку для передовиков соревнования. Даже для закончивших уборку последними. Мужики довольны, а женщины ругаются, но от предложений не отказываются. Для ребятни обязательно привозили мед. Прямо с пасеки. Ещё горячий. Все было первым - первый мед, первая свеженина, первые ягоды и первая огородина.Так отмечали сенокос и Илью Пророка в шестидесятые ... А сейчас?

Активистка "Предыстории", из чикойских, побывавшая в родных пенатах, недели четыре назад удивила на сайте гордым откровением, что Чикой полноводен. Но поразила не таким откровением, а тем, что, цитирую: [b:6a4a0e2b4a]"ХИЛОК СОВСЕМ СДУРЕЛ![/b:6a4a0e2b4a]". Интересное выражение, не правда ли? Но хочу сказать о другом. Когда много и много раз приходилось сплавляться по основному руслу или по протокам, Хилок бывал разным, но дурным его назвать было трудно. Называли бурным, большим, маленьким и даже севшим. Повторюсь, что такого моря разливанного видеть не приходилось. Последний раз сплывал по нормальной (не большой и не малой) воде в 2001 году. Не вчера! Конечно, любовался открывающимися видами. Запомнил, как свои пять пальцев: вот здесь небольшой ручеек, убежавший от основного русла, превратится в протоку Тихую, а там потянет к себе своими омутами малодоступная Глубокая... Когда Дмитрий Анатольевич разместил почти один за другим два репортажа (смотри Окресности Бичуры-, показалось, что десятка лет еще не бывало, все на своих местах, только русло слегка изменилось. И мы сами, конечно. Спасибо, Дмитрий, за такие подарки, щедрые и роскошные !

Спасибо за добрую память, Дмитрий и Сергей! И за те теплые слова, которые вы нашли... Они наверняка созвучны скорби всех, кто в детстве, юности и в зрелые годы попадал на дневных и вечерних сеансах в ауру "опеки" Доры Алексеевны...